Большое кочевье - [43]

Вскоре оленеводы начали готовиться к кочевке на Эткилан.

— Костя, а Эткилан какой? Что там есть? — нетерпеливо спрашивал Николка.

— Эткилан — это самое хорошее место на всем полуострове, — авторитетно заявил Костя. — Скалы там высоченные! Прямо в море обрываются. На скалах террасы, как ступени, на террасах бараны пасутся, их тропы прямо в скалах выбиты — издалека видно. По тропам только бараны могут ходить — человек разобьется. Дальше мыс Япон — неприступный для людей, туда и убегают бараны, когда чуют опасность. Там их сотни развелось. Медведей на Эткилане много, рыбы полно. Людей там не бывает, только пастухи раз в три года приходят. Хорошее там место — жить можно! — И, помолчав, добавил с сожалением: — Летом хорошо жить, а зимой пропадешь — ветер да снег. А еще там есть большое нерпичье лежбище. И летнее стойбище древних людей нашли. Лет пять тому назад ученые приезжали из Магадана, землю копали, кости собирали разные. Много кремниевых наконечников для стрел нашли, топоров каменных. В музей увезли. Обещали еще приехать, да что-то не едут. Старики говорят, что недалеко от стойбища, в скале, есть длинная большая пещера. В этой пещере много человеческих костей. Есть там нормальные кости, как у нас, но есть и большие, в два раза больше, наших. Сказывали, что давным-давно на полуострове жили белые великаны…

Внезапно Костя прервал рассказ, досадливо махнув рукой, побежал наперерез группе оленей, отделившихся от стада. Николка бросился в другую сторону, где сцепились рогами два корба. Олени, почувствовав, что погонщики ослабили внимание, начали рассыпаться в разные стороны, точно размагниченные металлические шарики. Отовсюду слышался треск сшибаемых друг о друга рогов — самцы дрались на ходу. Вернувшись к стаду, Костя указал палкой на большого корба с острыми, как вилы, рогами:

— Вот беда, не успели этому черту рога притупить, теперь он не одного оленя попортит, надо будет поймать его потом.

Стадо возбужденно кипело, двигалось вперед неохотно, все норовило рассыпаться, и, чтобы удержать его, приходилось много бегать и кричать, размахивая палкой.

На следующий день Костя взял свою молодую оленегонную лайку. Но она была плохо обучена и больше приносила вреда, чем пользы. Если какой-то олень отбивался от стада, собака молча, как волк, преследовала его, успешно заворачивала, но в пылу погони вместе с оленем врезалась глубоко в стадо, раскалывала его надвое, создавала среди оленей панику, и стоило больших трудов успокоить стадо.

«Вот бы Хэвкара сейчас сюда!» — мечтательно думал Николка. Но Хэвкар был у Ахани. Николка видел однажды, как работал этот пес, и был восхищен его работой. Он возвращал в стадо отколовшегося оленя отовсюду, куда бы тот ни убежал, и никогда не врезался в стадо, бегал по краю его, звонко лая, и по малейшему взмаху руки заворачивал стадо в ту или иную сторону. Хэвкар выполнял все команды своего хозяина немедленно, словно только этого и ждал.

Чем дальше продвигались кочевщики в глубь полуострова, тем суровей становился пейзаж. Не было здесь ни карликовых березок, ни ольховых кустарников, только вездесущий кедровый стланик на южных склонах да каменные осыпи, обрызганные цветными лишайниками. На склонах среди гольцов зеленели брусничники, перед закатом солнца от обилия брусники эти пятна отливали красным, точно обсыпанные рубиновой пылью. Изредка над гольцами, задумчиво улюлюкая, проплывали гуси. Погода стояла ясная, теплая. То и дело стадо вспугивало гусей. С гортанным трубным криком птицы взмывали над стадом, отлетали немного в сторону и тут же осыпались на синеватую от голубицы тундру.

На Эткилане пастухи задержались только на один день. В большой котловине, со всех сторон густо заросшей стлаником, они оставили стадо и немедленно откочевали к самой узкой части полуострова, где намеревались простоять до конца оленьего гона.

Отлогий перевал, у подножия которого пастухи поставили чум, вид имел пустынный и довольно мрачный: кругом, сколько охватывал глаз, виднелись острые каменистые хребты гольцов. Если бы олени, оставленные на Эткилане, вздумали вернуться назад, то смогли бы пройти этим перевалом, которым всегда и ходили. Но где-то в двадцати километрах был второй перевал. Из-за него пастухи и поспорили, делиться ли бригаде на два звена и жить на обоих перевалах либо жить в одном чуме, а ко второму перевалу ходить отсюда.

— Туда олени вряд ли пойдут, — доказывал Фока Степанович.

— Да черт его знает, Фока! — пожимал плечами Шумков.

Пастухи говорили то по-русски, то по-эвенски, вовсе не обращая внимания на Николку, а он и не претендовал на внимание, вполне сознавая, что рано ему еще принимать участие в подобных спорах. Но, прислушиваясь к спору товарищей, он был на стороне Фоки Степановича. Хабаров в споре не участвовал, пристроив на своих коленях чемоданчик, он что-то усердно выписывал из книги. Лоб его то и дело морщился, губы беззвучно шевелились.

Николка тоже достал свой дневник и начал записывать события минувшего дня, но тут же отложил карандаш в сторону — день-то еще не закончился. Пастухи продолжали спор. Наконец, к великой Николкиной радости, все сошлись на предложении Фоки Степановича.