Большое кочевье - [37]

Чем ниже спускались кочевщики по крутому распадку, тем сильнее шумел ручей, временами он круто падал вниз, оглушительно грохотал и рассыпался хрустальными осколками и радужной пылью.

Наконец каменистый распадок широко распахнулся, и Николка увидел перед собой широкую, без единого куста, долину.

На берегу речушки, на невысокой террасе кочевщики уже заканчивали постройку каркаса для чума. Николка с удивлением осмотрелся и не увидел вокруг ни одного куста, из которого можно было бы вырубить хотя бы хворостину, не то что остов для чума. «Из чего же они построили чум?» Подойдя к табору вплотную, он увидел, что пастухи использовали на постройку каркаса материал прошлогоднего табора, принесенный сюда, вероятно, с гольцов, ибо только там виднелись заросли стланика.

— Это наша прошлогодняя дюхча, — пояснил Костя. — Такое место, где раньше стояла палатка или чум, называется дюхча. На дюхче шесты и рогульки нужно обязательно ставить стоймя. Так они десять лет не сгниют и все будут служить людям, а если бросить шест на землю, через год он пропадет без пользы. Видишь, какие старые шесты на каркасе нашем? Потемнели, истрескались, а служить еще будут долго.

Вскоре кочевщики вышли на берег моря. Здесь, возле устья реки Пронькина, на высоком холме рядом со вросшим в землю амбаром поставили чум.

В первую ночь, несмотря на усталость, Николка очень долго не мог уснуть — мешал ритмичный шорох волн. Но уже на вторую ночь шорох волн подействовал на него усыпляюще. Ночью возле моря было довольно прохладно, дышалось легко, и хотя просыпались пастухи рано, но чувствовали себя после сна вполне отдохнувшими, бодрыми.

Однажды Фока Степанович подстерег на воде рядом с берегом нерпу и убил ее. Береговой ветер начал медленно отгонять добычу в море. Костя сбегал в чум и принес гарпун с длинным ремешком, привязанным к древку. При помощи гарпуна пастухи подтащили нерпу и с трудом выволокли ее на гальку. Быстро сняв с нерпы шкуру, присели перекурить.

На море стоял штиль. Прибрежные скалы отражались в воде, как в зеркале. Вдруг убитая, ободранная нерпа пошевелилась, подняла лупоглазую голову, равнодушно скользнула холодным, остекленевшим взглядом по сидящим вокруг нее двуногим существам, медленно развернулась к морю и поползла…

Пастухи оцепенели. Коричневая груда мяса в белых лохмотьях оставшегося после обработки сала двигалась. Со свистом втягивая и выдыхая воздух, убитая, ободранная нерпа — ползла к воде! Шкура на ней не снята была только на голове и ластах, но это еще сильней подчеркивало нелепость происходящего. Она ползла к воде медленно-медленно, но с каким-то неистовым, чудовищным упрямством с неимоверным трудом волоча окровавленное, ободранное тело свое, на котором видны были отчаянное напряжение и работа всех его мышц и каждой клеточки, — мелкие камешки, прилипшие к голому мясу, теперь отскакивали от нее, сухо пощелкивая. Судорожно загребая ластами скрипящую гальку, нерпа приближалась к воде… Вот она вошла в воду, немного проплыла и вдруг, взметнув вокруг себя красные буруны, заметалась, закрутилась, немыслимо изгибаясь, и вдруг так же неожиданно утихла…

Первым пришел в себя Фока Степанович. Он забежал в воду, длинной палкой дотянулся до нерпы, подтянул ее к берегу, качая головой, сказал:

— Сколько живу на свете, такого не видел.

Пастухи подавленно молчали.

Потом несколько раз видел Николка эту ободранную, ползущую нерпу во сне. Только нерпа будто ползла не к воде, как было, а к нему, к замершему от страха Николке. Она все ползла и ползла к нему и смотрела на него не угрожающе, но словно бы с укором и жалобой.

В июле установилась жаркая солнечная погода. Олени спасались от зноя и гнуса на продуваемом морском берегу, иногда заходя в воду по брюхо, либо, если ветра не было, подымались высоко в горы на снежные пятачки. Каждый такой снежник умещал на себе двести-триста оленей, остальные размещались на других снежниках, отстоящих друг от друга иногда на довольно большом расстоянии: на противоположном склоне распадка или даже по другую сторону водораздельного хребта.

Пастухи вставали с зарей, осматривали через бинокли горы, обсуждали маршрут и, разбившись на две группы либо поодиночке, начинали утомительный подъем в гольцы. Горы были очень высокие, густо заросшие снизу до середины склона кедровым стлаником, сквозь который можно было пройти, только пользуясь медвежьими тропами. Лишь к обеду удавалось собрать разрозненное стадо и подогнать его к чуму на берег моря.

Пока Пастухи обедали, стадо под присмотром одного караульщика кружилось на песчаном морском берегу. Песчаный пляж удобен был тем, что с трех сторон запирал оленей: слева было море, справа — высокий обрывистый берег, а дальше на берегу громоздились непроходимые обломки скалы.

Николке не нужно было во время клеймения бегать вокруг стада, чтобы удержать его на месте, достаточно было встать в узком проходе песчаного пляжа и, помахивая фуражкой, отпугивать тех оленей, которые хотели проскочить между Николкой и обрывистым берегом. Часто вместо Николки вставал караулить Костя, а Николка отправлялся в стадо ловить новым своим маутом неклейменых телят. Иногда ему удавалось изловить теленка, чему он был рад несказанно.