Большое кочевье - [36]

— Завтра будем кочевать через эту сопку, — сообщил Костя, кивая на гору.

— Там сплошной стланик, как же мы пройдем сквозь него?

— Да уж пролезем как-нибудь, — улыбнулся Костя. — У нас там тайные ходы имеются. А знаешь ли ты, что завтра мы покочуем без Ахани?

— Как это, без Ахани? Куда же он денется? — Николка недоуменно и тревожно взглянул на Костю.

— Здесь он останется. Аханя и Худяков будут здесь до самой осени кету и горбушу ловить и юколу готовить. Мы хотели тебя с Аханей оставить, но тебе ведь надо учиться оленей пасти. Тебе практика нужна, а это дело стариковское. Вот и пускай Худяков рыбу ловит, все равно в стаде он плохо бегает, лентяйничает.

— А кто же варить и шить нам теперь будет?

— Татьяна. Она и варить нам будет, и шить тоже. — Костя вдруг рассмеялся и добавил многозначительно: — Ох и нашьет она ва-ам…

Недоступный издали перевал оказался вполне проходимым — сквозь кусты в плотном щебнистом грунте была пробита широкая торная тропа. Высота стланика достигала двух — четырех метров, местами он смыкался над тропой, образуя зеленые тоннели. Быть может, уже не одну сотню лет пользовались кочевщики этой тропой, да и не только олени и люди, но и медведи ходили и продолжают ходить по ней. В одном месте сбоку от тропы Николка увидел олений череп и несколько обглоданных позвонков.

— Это медведь задавил оленя, — равнодушно сказал Костя. — Медведей тут много ходит. Сидит в кустах рядом с тропой, олень идет, а он его — цап-царап! И в кусты. В кустах лежит себе, похрумкивает, брюхо лапой поглаживает. — Но вдруг лицо Кости омрачилось. С полминуты он молчал, поглядывая на уже потемневший от времени череп, наконец сказал, точно ошпарил Николку: — Три года назад на этой тропе, чуть выше, медведь нашего пастуха задрал — старика Протопопова. Вот так же оленей он гнал. Только сверху вниз. Гонит себе и посвистывает, покрикивает, берданка за спиной, как обычно. Вдруг слышит, будто веточка сзади переломилась, вот так тихонько — щелк! — Костя нагнулся, поднял сухую веточку и переломил ее, раздался едва слышный щелчок. — Старик услышал это, обернулся, думал, что Громов его догоняет. А это медведь! Не успел он берданку снять, а медведь его уже облобызал. Закричал старик, сколько сил было, чтобы Громов услышал, медведь его и бросил сразу — может, испугался крику, может, Громова учуял. Вот видишь, еще один череп, — указал Костя палкой на олений череп, одиноко лежащий возле большого замшелого камня.

— Ну дальше-то что? — нетерпеливо перебил Николка.

— Дальше? Дальше на землю сел старик, руки к животу прижал. Медведь распорол ему когтями живот, кишки из живота вылезают, старик их руками прижал. Сидит молча, Громова ждет. Вот Громов подходит. Молодой был пастух. Увидел старика, бледное лицо, сидит на земле, кровь на руках. Испугался, боится подходить. А старик спокойно говорит ему: «Иди, иди сюда, Илья, не бойся, медведь убежал уже, больше не придет. Он меня за оленя принял, потому и напал». У нас была лодка надувная, погрузили мы старика на лодку и по речке в лиман сплавили, а потом с отливным течением по лиману в Брохово поплыли. Старик все сидел на носу лодки, руки от живота не отрывал. Сидит молча, то ли дремлет, то ли думает о чем. Больно, наверно, ему было, однако не стонал совсем. Около ворот нас к морю течением поперло. Гребем изо всех сил с Громовым. В море штормяга — морская волна с отливным течением встречается, утащит под волну — пропали мы! Волна большая, как дом двухэтажный, — бу-бух! бу-бух! Кое-как успели мы на Броховский выгрести, еще бы десяток метров — и промазали бы… Натерпелись страху, ну и натерпелись! Лодка совсем руля не слушает, вода кругом кипит. Целые сутки добирались до Брохова. Ладони от весла кровяными мозолями покрылись. Вот уже и поселок видно. Я кричу старику: «Потерпи, дорогой, еще немножко, уже больница рядом!» А он, знаешь ли, улыбнулся мне виновато так, покачал головой, а у самого глаза мутные… Двести метров до больницы не дотянул. Хороший был старик. С Аханей они были большие приятели… А Громов после этого в стадо не вернулся. Да, вот так было, — грустно закончил Костя и стал громко покрикивать на оленей.

Николка подавленно молчал.

Неожиданно стланиковые заросли раздвинулись, и пастухи оказались на вершине острого каменистого гребня, и перед ними открылся вид на скопище величественных гор, иссеченных узкими, глубокими распадками, на дне которых серебряными нитями поблескивали ручьи. Ни единого деревца вокруг, только мхи, да лишайники, да брусничники, да небольшие пятна низкорослых, стелющихся над серыми плитами камней стлаников. Среди каменных осыпей там и сям белели полосы нерастаявшего снега.

«Ох и весело здесь, наверно, зимой, — подумал Николка. — Даже некуда будет спрятаться во время пурги. Пусто кругом, хоть бы ворона пролетела. Ну и местечко!»

Но ошибся Николка: эта горная местность только на первый взгляд казалась безмолвной и пустой. Вскоре перегоняя стадо через ручей, пастухи вспугнули медведицу с медвежатами. Еще через несколько минут они увидели на склоне горы сразу двух медведей. Медведи издалека спокойно наблюдали за стадом, не выказывая ни страха, ни каких-либо агрессивных намерений.