Большое кочевье - [155]

Минут через сорок быстрой ходьбы он наткнулся на вечерние беличьи следы, ведущие к лиственнице, на средине ствола которой виднелось круглое гайно. Подойдя к дереву, он стукнул по нему палкой, и тотчас из гайна одна за другой выскочили три белки. Удачно сняв всех трех тремя выстрелами, радуясь хорошему началу дня, он решил перейти на ту сторону реки, где лес был погуще.

Берег в этом месте был довольно крут, но он смело оттолкнулся и помчался по склону и, едва не наехав на ольховый куст, с трудом удержав равновесие, соскользнул на лед и в ту же секунду, услышав под собою треск, ухнул куда-то в упругий холод. Мелькнула перед глазами черная, как смола, вода, белые комья снега, острое ребро ледяной кромки. Мгновенно схватившись руками за это ребро, он рванулся, отчаянно дернулся, наваливаясь грудью на уходящий из-под него лед, сопротивляясь безжалостной холодной силе, тянущей его в клокочущую пучину, выбросил вперед левую руку, успев в последний момент крепко ухватиться за комель ольхового куста. Но чудовищная сила безжалостно тащила его вниз, лед, на который он только что опирался грудью, уходил, зловеще скрежеща, под воду, правая рука тщетно пыталась нащупать в воде опору… Куст сгибался и вибрировал, медленно разгибалась кисть, вода клокотала и шипела уже у груди, подбираясь к горлу…

«Неужели конец? — Он хотел закричать, призывая на помощь, но подавил в себе этот крик: никто не услышит его, никто! Он захрипел с отчаянием и злостью. — Вот и конец! Как нелепо…»

В голове его отчетливо, с невероятной быстротой замелькали обрывки каких-то картин, и вдруг все остановилось, и появилось морщинистое скорбное лицо матери, но вот и оно проплыло, и он увидел… глаза — черные, жгучие, подсвеченные лунным светом, зовущие: «Я приглашаю тебя на день рождения… Я приглашаю тебя, приглашаю тебя…»

Ольховый куст напряженно вздрагивал, вода жгуче сжимала горло, подступала к подбородку: все выше задирая голову, стиснув зубы, он напрягся, медленно, невероятным усилием вытащил из воды правую руку, точно свинцовую болванку, поднял ее над головой, приблизил к кусту, но, увидев, что вся она уже обледенела, осторожно, последним усилием воли просунул рукавицу в развилку сучков, сдернул ее прочь и лишь после этого намертво схватился голой рукой ниже левой, уже почти соскользнувшей кисти.

«Врешь! Не пропаду!..»

Теперь, пока не окоченели пальцы и не иссякли силы, надо сделать отчаянный последний рывок, но прежде надо освободиться от лыж — это они, подбиваемые подводным течением, точно паруса, тянут его под лед, в черную пучину. Он осторожно выворачивает правую ногу из юксы.

«Так, хорошо, еще немного, вот так, спокойней, спокойней…»

Освобожденная лыжа тотчас всплыла и ушла под лед, сразу стало легче. Пальцы правой руки коченели, теряли силу, чтобы помочь им, он торопливо сбросил и левую рукавицу, теперь он держался обеими руками прочно. Лыжа на левой ноге закрутилась, но, помогая себе правой ногой, он все-таки справился с ней. Теперь наверх! Он ощупал вокруг себя ногами, ища, на что бы опереться, но опоры для ног не было, вся надежда только на силу рук. «Только бы выдержал куст, только бы не сломался…»

Он медленно подтянулся на руках к кусту, куст прогнулся, но выдержал. Оставалось вытянуть свое тело из воды еще сантиметров на десять, чтобы можно было упереться коленями в край ледяной кромки. «Только бы не сломался!» Он осторожно подтянулся еще. Что-то хрустит под комлем куста… «Еще чуть-чуть! Только бы не сломался! Ради бога!»

Но вот, кажется, можно уже поднять на кромку ноги. Он осторожно поднял правую ногу, достал коленом до кромки льда, надавил, пробуя крепость, — кромка выдержала. Теперь нужен рывок, последний, надо собрать все силы и сделать его, выбросить руку на полметра выше, ухватиться за основание следующего куста. Скорей, скорей!.. Пока он может еще сгибать и разгибать пальцы…

Собрав силы, он рванулся к следующему кусту и, поймав его, выбросил свое мокрое тело на берег в снег и пополз на взгорок. Здесь, наверху, он поднялся на ноги, несколько мгновений смотрел как завороженный на черную клокочущую полынью, испытывая запоздалый страх перед тем, что могло бы произойти…

Но это длилось мгновение, мороз больно кольнул его в пальцы, он вздрогнул и понял, что опасность не миновала и что главная борьба впереди. Еще мгновение он стоял в растерянности и отчаянии, как попавший в ловушку зверь, но мороз опять кольнул его в пальцы, и он опомнился — теперь он знал, что надо делать. Сбросив со спины малокалиберную винтовку, он упал в снег и стал кататься в нем, переворачиваясь с боку на бок, елозя на спине, как это делают ездовые собаки. Со стороны могло бы показаться, что человек сошел с ума, но это надо было сделать: на одежде его слишком много влаги, снег впитает часть ее и, кроме того, покроет одежду защитной коркой, столь необходимой теперь.

Вывалявшись в снегу, он быстро, с лихорадочным ожесточением растер снегом красные, уже прихваченные морозом руки, растерев их и почувствовав в них живую горячую боль, размотал с шеи еще не полностью намокший шарф, быстро забинтовал им кисть правой руки — получилась неказистая рукавица. Левая рукавица лежала внизу около куста. Он осторожно дотянулся до нее стволом винтовки. «Теперь бежать. Бежать!»