Большое кочевье - [131]

— Да-да! Праульно иво говорили — моя много олень! Скоро подыхать будем… Тибе бери олень, моя шибко радовались, спасибо тибе!

— Ну, хорошо, — опять сдался геолог и, обернувшись к рыжему детине, попросил: — Саня! Сходи ко мне, принеси бинокль, с футляром который!

Когда рабочий вернулся, начальник сказал:

— Вот тебе, батя, ответный подарок.

Аханя принял подарок без жеманства и тотчас же стал восторженно ощупывать его и осматривать, как ребенок новую игрушку.

— Окси! Хокан ай! Хокан ай!

Но пора было уходить — близились сумерки, пастухи стали прощаться.

— Постойте, ребята, чего вам пешком ходить? Сейчас вас на вездеходе домой отвезут.

— Не нада, начальник, не нада! — замахал Аханя руками. — Наша люче пешком ходили будем.

Но Родников старика не поддержал — очень уж хотелось ему прокатиться на вездеходе, поэтому он охотно принял предложение начальника.

Кабина вездехода оказалась тесной. Родников умостился на капоте между водителем и Аханей, которому уступил мягкое сиденье.

Все готово — можно ехать. Внезапно открылась дверца, в кабину заглянул Лапузин. Лицо у него смущенное, он кивает Родникову, затем указывает глазами на Аханю, что-то говорит, но из-за шума мотора не разобрать, о чем говорит.

Родников недоуменно развел руками, показал на свои уши, дескать, не слышу ничего. Лапузин досадливо поморщился, сунул в руки Ахани какой-то маленький сверток и захлопнул дверцу. Уже через стекло он увидел, что Лапузин прощально машет рукой и улыбается так, словно отыскал наконец золотую жилу.

Водитель включил скорость, дал газу, и машина, лязгнув гусеницами, рванулась вперед — по-е-хали!

Аханя развернул сверток: в руках у него лежал новенький, из хромированной стали, портсигар с тремя богатырями на крышке.

«Ну, прямо задарили старика!» — с улыбкой подумал Родников.

На капоте сидеть было и горячо, и неудобно, машину то и дело подбрасывало и кренило с боку на бок. Дважды Родников больно стукнулся теменем о железную крышку люка, наконец, стукнувшись в третий раз, он пожалел о том, что сел в эту распроклятую машину. Каково же было бедному Ахане? Из-за болезни легких не переносивший резких запахов и толчков, теперь, попав в кабину, где было все насквозь перепачкано соляркой и маслом, где непрерывно трясло, подбрасывало и швыряло, он страдальчески морщился и смотрел на Родникова, таким укоряющим взглядом, словно хотел сказать: «Вот видишь, из-за тебя страдаю — из-за тебя…»

Мрачный, неразговорчивый водитель не сбавлял газ ни перед какими препятствиями.

«Или специально лихачит, чтобы нас удивить, или просто олух», — сердито думал Родников.

Но тем временем вездеход лихо въехал на невысокую террасу, на мгновение замер и вдруг взревев, окутавшись синим вонючим дымом, с нарастающим ревом, точно раненый медведь, ринулся прямо в полосу молодого листвяка, ломая и приминая деревца, как сухие былинки.

«Вот, гад, что делает»! — возмущенно подумал Родников, осуждающе косясь на водителя. — Ведь можно же объехать!»

— Астанави! Астанави! — закричал вдруг Аханя, взмахивая руками и обернув к водителю гневное лицо.

Водитель резко сбросил газ, приглушив двигатель, изумленно уставился на старика.

— Твоя зачем дерево ломали? Иво тебе шибка мешали, да?! Зачем ломали дерево?! Окси! — Аханя дергал за ручку, тщетно пытаясь открыть дверцу кабины. — Плохой твоя человек — суксем плохой! Совисть тибе нету!

Родников помог старику открыть дверцу. Но и выбравшись из кабины, Аханя продолжал гневно выкрикивать:

— Моя люче пешком ходили будим! Твоя суксем совисть нету! Кэнели бый!

Пожав плечами, водитель развернул вездеход, промяв гусеницами еще целую просеку.

— Окси! Дрян бый! Дрян! Дрян! Убивали нада такой худой люди! Суксем убивали! Тьфу! — Аханя погрозил вслед машине своим сухоньким, как у мальчишки, кулаком и, присев на корточки, закашлялся.

Машина ревела внизу под террасой, синий, разъедающий глаза и ноздри дым все еще стоял над колеей, над переломанными, вывороченными из земли лиственницами.

Идя к чуму, Аханя все никак не мог успокоиться, он то и дело сокрушенно качал головой и с горечью спрашивал кого-то:

— Зачем иво напрасна дерево ломали? Зачем такой худой люди тайгу пускали? Иво совисть нету, иво шибка дрян, бый!

Чувствуя себя косвенно виновным во всей этой истории, Родников посчитал своим долгом успокоить старика:

— Да брось ты, Аханя, переживать, из-за всяких дураков расстраиваться — нервов не хватит. Черт с ним! А лесу, слава богу, много еще у нас. Ну, поломал он, конечно, изуродовал лес, ну так что ж теперь сделаешь? Новый вырастет.

— Зачем так тибе говорили?! — опять возмущенно вскричал Аханя. — Ти тоже дурак, да? Твоя ничего понимай нету, да? Окси! Ай-яй-яй! Твоя тайга живи, тибе тайга кормили, одевали, обували, а тибе иво такой плохой слову говорили! Ай-яй-яй! Дерево много, можно ломай иво, сёравно иво другой вырастут. Окси! Иво бистра, бистра вырастали, да? Очень бистра, да? Ладна. Моя тибе завтра показать будем, как поломатый дерево бистра вырастали. Завтра моя тибе будим показали иво…

До самого чума старик что-то сердито бурчал себе под нос, и Родников уже не пытался успокаивать его, боясь рассердить еще больше.