Большие снега - [13]

Беспечной линией над миром

растянут перелетный клин.

И этой нежности внемля,

шипит и пенится у мола

еще не знающая пола

благословенная земля.

* * *

Вкус аскорбинки. Оскорбительно

заноет сердце. Ослепительно

вода пылает – как металл.

Так медленно и так стремительно

я никогда не умирал.

Пытаюсь затаить дыхание,

но огненное полыхание,

как яд последнего глотка.

Падение. И придыхание.

И ужас нового витка.

А хочется.

Так сильно хочется

презреть все прежние пророчества,

туман прожектором прорвать,

не погружаться в одиночество,

и никогда

не умирать.

2005–2007

Как музыка вечером (с болгарского)

Владимир Башев

Прощание в снежный вечер

Под фонарем, в слепящем белом круге,

застыли два прозрачных силуэта.

Пусть сумерки царят во всей округе,

под фонарем – мир радости и света.

Косые хлопья падают, сплетаясь,

шуршат, и вновь взлетают, беспокоясь.

Но эти двое стынут, не пугаясь,

попав под яркий падающий конус.

У них свои и солнца, и планеты,

они на нас нисколько не похожи.

И если нам и звезды, как предметы,

то им и искры со Вселенной схожи.

И мы уходим. Снег летит ворчливо.

Летит с небес. Летит светло, тревожно.

О, можно быть и дьявольски счастливым,

но больше, чем они…

нет,

невозможно!

Михаил Берберов

Фракийская могила

1

Речные камни

высохли без плеска волны:

белое небо, лишенное ласки форелей.

2

Тут сердца их растаяли, как снежные пласты,

тут волосы их, как дождевые потоки, впитались в землю,

и тела, как одежду, совлекли с себя плоть.

3

Светлый пунктир костей

отмечает скелеты мужчины и женщины.

Отойди на шаг и увидишь: молчание их изумительно схоже

с двумя Млечными путями,

встретившимися

в подземном

царстве.

4

И увидишь: коня – мертвый ветер,

умершие звуки копыт,

темные облака гривы.

5

И увидишь: стрелы,

веером рассыпанные над головой,

беспомощные, как коготки умирающего котенка.

6

Стеклянный сатир

в центре тусклого ожерелья

напоминает о былой юности.

7

Но померкла молния копья,

напоминающего о гневе и поседевшей доблести.

8

Серебряная женщина обнимает ногу мужчины:

выкована тайная преданность

на наколеннике из металла.

9

А серебряные чаши,

семнадцать веков не наполненные вином,

зияют как ужасные кратеры

погасших вулканов.

10

И только две луны золотых

плывут над вечными облаками.

Живые травы, пробившие корнями сухое белое небо,

спокойно сосут их желтый прозрачный свет.

А мы…

Мы не слышим их вечного шороха…

И, пойманные как форели, в сети своих страстей,

спокойно завершаем

вечное

земное

повторение.

Притча

По своему образу,

по своему подобию

Бог создал человека.

Было это в самом начале.

По своему образу,

по своему подобию

Человек создал робота.

Было это в XX веке.

Марко Ганчев

Впервые…

Впервые в Софию

я попал в шесть лет,

и ничего не запомнил,

потому что ничего не понял,

но в каком-то бесформенном тумане отложился

бесспорный факт:

именно в шесть лет

я впервые попал в столицу Болгарии.

Впервые в дом художника Илии Бешкова

я попал в восемнадцать лет,

и ничего не запомнил,

потому что ничего не понял,

но в каком-то фантастическом тумане отложился

бесспорный факт:

именно в восемнадцать лет

я впервые попал в столицу мыслящей Болгарии.

Урок чтения

Ты уже умеешь угадывать буквы,

но это не значит, что ты уже научился читать.

Ты всего лишь узнал —

существуют книги.

И даже позже,

когда львиными дозами

ты начнешь заглатывать

приключенческие романы

и оценка «отлично» появится в твоем дневнике,

не думай, что ты уже научился читать.

Ты всего только научился видеть,

что написано в книге.

Конечно,

со временем

ты станешь более взыскательным,

как к женщинам, так и к книгам.

Но даже научившись выбирать лучшее,

не верь, что ты уже умеешь читать.

Ты пока лишь научился видеть,

как написана книга.

И только позже,

гораздо позже,

когда меня, наверное, уже не будет,

ты, прочитав какую-то книгу или просто отдельное стихотворение,

вдруг поймешь, зачем они были написаны.

Вот тогда,

и только тогда

начнется настоящее чтение.

Андрей Германов

Большие снега

В ночь щепки белые летят, как звезды в пустоте, веками,

я спичкой чиркну, и огонь, волнуясь, поведет боками,

раздастся, как бесшумный взрыв, и вдруг жар-птицею бесшумной

взлетит и закружит вверху – под голубыми потолками.

И мы смятение порвем руками, шепотом – на клочья! —

все, что потеряно, вернем в теченье бесконечной ночи,

все, кроме давних полуслов, полуобид, полупризнаний,

которых ни один из нас шепнуть и вспомнить не захочет.

И лишь когда придет рассвет, все станет беспощадно ясным,

отчетливее каждый след, прекрасное – почти бесстрастным,

и я напрасно буду звать, искать огня в золе и пепле,

нам мир достанется пустым и до отчаянья опасным.

Мы хлопнем дверью. Мы уйдем. Мир заколдован. Мир заснежен.

И будет холод. Небо – льдом покроется. Лед неизбежен.

Но все равно когда-нибудь жар-птицы огненные крылья

напомнят синий-синий дым. Смолистый, он прозрачно нежен.

* * *

Ты, незнакомец,

сидящий сейчас на скале над вечным Тырново,

не удивляйся, почувствовав рядом

незримое присутствие,

тайное движение.

Это я.

Уже целую вечность я лежу

поверх белых камней и колючих трав,

раскинув руки под белыми облаками заката,

поздней весной одна тысяча девятьсот семьдесят шестого года

в день моего сорокачетырехлетия.

Я не один.

На расстоянии прыжка цикады

сидит тоненькая девочка.

Согнув колени,

опершись на них подбородком,