Большие пожары - [35]

— Я же оказал, что верю тебе.

Он нагнулся и поцеловал ее в твердые девичьи губы, и она доверчиво обхватила его шею рукой.

Теперь открылась новая сфера, которой прежде они почти не касались,— детство.

— А елку у вас дома устраивали?

— У нас нет.

— А у нас обязательно.

— Ты, наверно, отличницей была.

— Отличницей не отличницей, но училась хорошо. А за каждую двойку пятерку получала.

— ?

— Ну, тогда не двойка называлась, а «неуд» или «плохо». Помнишь? Вот если я «неуд» получала, мама мне давала пять рублей на развлечения. Пять рублей это ведь много было, правда? Это чтобы я не очень огорчалась.

— В качестве компенсации?

— Ага, наверно, так. А вообще я училась хорошо. Я ж теперь вое мечтаю поступить на заочное в институт иностранных языков. Не знаю только, как получится. А ты?

— Надо бы. Но не знаю, все руки не доходят.

У нее возникла привычка, потребность рассказывать ему обо всем — о разных историях из детства, и о детприемнике, и о совхозе, где она работала в войну, и о лесозаготовках, и он испытывал острую жалость, представляя, как она, голодная, замерзшая, копошится на делянке, собирая ветки, как до нее никому нет дела. И он начал отвечать ей тем же, рассказывать о себе, о войне, о родителях, о том, как он избил шофера и уехал сюда, и снова о войне. Ему были близки Мариманыч и Петька Тележко, он вспоминал о других ребятах и даже тосковал о них, но больше всего он тосковал о погибших — о Замышляеве, о Карпове, о Кольке Авдюшине, они казались ему лучше, может быть, потому, что потеря была невозвратимой. Он рассказывал Лиде о горящей тайге, о ее глухой бесконечности, о прыжках и взрывных работах, и она сказала ему как-то:

— Ты теперь будь поосторожней, пожалуйста.

...Начинались подгоговительныо работы, нужно было ходить на занятия по повышению квалификации, потом сдавать экзамены, опять — в который раз! — устройство парашютов, техника и тактика тушения пожаров, противопожарное снаряжение, практические занятия — взрывные работы, наземная подготовка: трамплин, парашютные качели, а потом и прыжки. Сергей теперь был инструктором, и действительно, он хорошо знал это дело и теперь сам уже объяснял и показывал. Потом он заезжал за Лидой,— занимались в лесном техникуме, в загородной школе, на аэродроме,— заезжал на базу, и они медленно шли по заснеженной длинной и прямой, как корабельный ствол, улице.

— Мне так хорошо,— сказала она.— А ведь знаешь, когда отца арестовали, я думала, жизнь кончилась.

— А кто его посадил, ты знаешь?

— Как кто? НКВД.

— Это, конечно. Но кто тот человек, который написал на него, который посадил его, понимаешь? Гущин, наверно, знает.

— А что, ты думаешь, обязательно такой должен быть?

Они шли по длинной заснеженной улице и не знали, что в одном из домов сидит за столам и бесшумно ест постаревший, плешивый человечек по фамилии Калошин. После обеда он натянет полосатую пижаму, ляжет на диван и станет решать кроссворд и решит его почти весь, только нескольких слов не будет знать, а потом придет маленький мальчик, окажет: «Здравствуй, дедушка», и они будут играть в дурака...

— Ему трудно было, твоему отцу. У него друзей не было. Вот что бы, например, я без друзей делал? И еще,— он нагнутся к ее уху,— у него такой жены не было.

...Они сняли комнатку поблизости от базы, чтобы Лиде ходить было недалеко. Комнатка крохотная, все вещи чужие, то вое равно хорошо.

— Ты меня любишь?

— Да. А ты?

— И я.

И те же вопросы опять, опять.

— Лида, а что это за ключи у тебя в чемодане, я забыл спросить?

— Достать?

— Зачем? Лежи, лежи.

— Это тети Нюшины. У меня тетя Нюша есть в Москве, я тебе, помнишь, говорила? Папина сестра. Меня ведь в Москве не пропишут, она сюда хотела переехать. А я: ни за что! С какой стати! Тогда она ключи прислала. От входной двери и от комнаты. Это, говорит, твой дом, входи в любое время. Смешная.

— Хорошая.

— Да, конечно. Не кури, я прямо не могу от дыма. Посмотри, вставать не пора? Ой, не хочется. Можно еще понежиться?

Она протянула руку и включила свет.

— Подвинься. Какой шрам, не могу смотреть. Как они тебе сюда попали! Очень больно было? — и поцеловала розовую гладкую кожицу под правой лопаткой.

Забежал Тележко, с сожалением оглядел Сергея:

— Еще один готов. Тепленький еще, как вое равно этот. А ведь человеком был.

Остался обедать, стал хлебать гороховый суп, удивился:

— Сама готовила? — И добавил: — Свадьбу смотрите не замотайте.

...За два месяца до женитьбы он и не помышлял об этом и, как нарочно, написал матери, чтобы не беспокоилась на этот счет.

— Придется давать опровержение,— посочувствовал Тележко.

— Вы думаете, она почему за меня дошла? — спрашивал Сергей, поднимая рюмку,— мы как в ресторан или в кино сходим, она считать начинает, сколько мне должна, прибавляет к прежнему. Но в арифметике не сильна, сбилась, запуталась. Что делать? Махнула рукой: замуж.

— Как в прорубь.

— Ох, он злился, когда я спрашивала, сколько заплатил.

— Горько!

— Все равно горько! Подсластить!

Они вставали, Сергей касался губами Лидиных губ. Было шумно.

— А ты, Петя, чего не женишься? Невест, что ли, мало? — это Голубева спрашивает.

— Я уже устарел. Маримановы сидят чинные.