Большие пожары - [13]

— Что вы топчетесь, как все равно эти?.. Пусть товарищ гвардии лейтенант спляшет! А, товарищ гвардии лейтенант?..

И Сергей, оттолкнувшись руками, спрыгивает с полки и начинает бить чечетку. Он здорово пляшет, и они, все три, замечают его и узнают, и он здоровается с Верой и видит, как та, с их двора, вся вспыхивает. А ему со взводом пора выходить. Ординарец Мариманов подает гимнастерку, Сергей надевает ее, стягивает широким с красным отливом ремнем, и все видят, что на груди у него сверкает золотая звездочка (остальные ордена и медали лежат в планшете, и Вася следит, чтобы они не пропали. На Мариманова можно положиться). А в это время по вагонам идет их генерал Казанкин.

— Взвод! Смирно! — кричит Сергей.— Равнение на средину. Товарищ генерал! Разведвзвод следует к месту своего назначения. Командир взвода гвардии лейтенант Лабутин.

— Здравствуй, Лабутин, здравствуй, орел, здравствуйте, гвардейцы, вольно! — подряд говорит генерал и целует Сергея.

Поезд останавливается, взвод выходит на перрон, и все три девчонки выходят тоже, они не в силах ехать без него дальше.

— Взвод, равняйсь! — шепотом говорит Сергей и окончательно засыпает.

Он просунул голову в окошечко.

— Лабутин? Лабутин-Лабутин-Лабутин... Нет!

Он потоптался, не зная, что делать, пошел к выходу, когда сзади закричали, заполошились:

— Эй, эй, гражданин! Молодой человек! Лабутин! — Он вздрогнул, чуть не побежал.— Вам «молния!»

«Жду телеграфируй встречу Мариманов».

«Какую встречу? Ах, это он говорит, что встретит. Наконец-то!»

Неделю назад Сергей думать не думал о Мариманове, а сейчас ему казалось, что он ждал этой телеграммы чуть не все время, как вернулся, и только сейчас сбылось его ожидание.

На Ярославском было полно народу, за билетами стояли по нескольку суток, он тоже занял очередь и пока болтался по вокзалу. Вдруг искаженный под сводами прозвучал из репродуктора голос: «На поезд дальневосточного направления, отправляющийся через сорок минут, имеются в продаже билеты (Ага! Куда бежать?) в международный вагон... Повторяю...»

— Тьфу! Будь ты неладна.

Ему все же повезло, как вообще везло в последние дни. Он зашел в билетный зал проверить свою очередь. А в это время стало известно, что сформирован дополнительный состав «Москва — Владивосток», открыли сразу еще две кассы, очередь сломалась, и Сергей оказался одним из первых. Потом он тоже в числе первых ворвался в общий бесплацкартный вагон и занял третью полку, под потолком. Можно было захватить и вторую — еще были свободные,— но он занял третью — спокойнее.

Поезд тронулся, Сергей спустился вниз и стал смотреть в окно, они ехали сперва еще по самой Москве, мимо Сельскохозяйственной выставки (когда он снова увидит Москву? Скоро или нет? А может, вообще никогда не увидит? Кто знает!), потом мимо известных с детства подмосковных платформ, все быстрее и быстрее. Сергей смотрел в окно и думал о матери и об отце, а потом стал думать о Васе Мариманове. То, что он едет куда-то далеко, в Сибирь, не выглядело для него пугающим и необычным. Он давно привык к быстрой перемене мест и лиц и не успел еще от этого отвыкнуть. Он смотрел в окно и думал о Мариманове, но, конечно, совсем не думал о многих других людях, с которыми предстояло ему встретиться на новом его пути.

У него не было с собой ни вареной курицы, ни мятых крутых яиц, ни спичечной коробочки с солью. Ничего такого у него не было. Он выбегал на многочисленных остановках, выскакивал в выцветшей майке, и люди с уважением смотрели на синеющую ниже правого плеча наколку — парашют, перекрещенный крылышками. Он набирал в чужие чайники и котелки брызгающийся кипяток, покупал белую дымящуюся картошку, черные ржаные лепешки (денег еще чуть-чуть было — за разгрузку здорово платили!), съедал это тут же, а потом глотал слюну, когда обедали соседи.

Он, как и все, играл в карты и в домино, слушал и сам рассказывал разные истории.

Поезд шел медленно — мимо рощ и лесов, мимо невысоких гор, потом степями, тайгой. Поезд шел медленно, он был дополнительный, и все, кому не лень, выталкивали его из графика. Но все равно до Мариманова было не так долго ехать, ну, неделю, ну, десять дней. И хотя Сергей давно привык к длительным переездам,— из одной только Венгрии ехали два месяца,— сейчас он испытывал нетерпение. Когда ночью поезд останавливался или тянулся еле-еле, он огорченно ворочался на своей жесткой полке (постелей в их общем вагоне не было), и с удовольствием, чувствуя даже сквозь сон, как ходко идет поезд, засыпал крепче.

Мариманов стоял на перроне, в клетчатой рубашке, маленький, деловитый, выжидающе провожая глазами вагоны, и такой знакомой была его фигурка и его лицо со смутными монгольскими чертами, что Сергей высунулся, крикнул радостно:

— Ваш! Вася!

И Мариманов тоже радостно встрепенулся, ища, прошел взглядом мимо Сергея, потом увидел, и засмеялся, и засиял.

Они были еще слишком молоды, чтобы целоваться, они похлопали друг друга по плечу и крепко пожали друг другу руки.

— Ишь ты, какие у тебя волосы! — сказал Мариманов и взял чемоданчик Сергея.— Давай понесу!..

Они вышли на людную пыльную площадь, сели в трамвай, поехали по мосту через одну из великих, всем известных рек и дальше — по длинным улицам старого сибирского города. Потом пошли пешком по очень длинной и прямой улице.