Большие Поляны - [2]

Но не проехал и трех километров, как невдалеке от дороги у неглубокого овражка увидел бревна и около них шесть большеполянских мужиков. Тут же стояли мотоцикл и две лошади — одна запряженная в ходок, другая — в хомуте и седелке привязанная к телеге.

«Ток начали строить», — догадался Уфимцев.

Как ни спешил он попасть в лесничество пораньше, тут не удержался, подвернул к току.

2

Подле ходка курил, поставив ногу на подножку, высокий, круглолицый Кобельков, бригадир первой бригады; он в длинной шинели, которую донашивал после демобилизации из армии. Рядом с Кобельковым навалился на облучок светлоусый Герасим Семечкин, бригадир строительной бригады — узкоплечий дядька уже не первой молодости, но страшный модник: зимой и летом носил шляпу, не выходил на работу без галстука. Вот и сейчас на нем соломенный брыль, черная рубаха и белый галстук.

Уфимцев заметил и брата Максима. Тот сидел на бревне, повернув непокрытую, начинающую лысеть голову к плотнику Микешину — председателю ревизионной комиссии колхоза — и о чем-то с увлечением говорил. Микешин бессменно находился на должностях плотника и председателя ревкомиссии, и Уфимцев с малых лет так и запомнил его то с топором в руках, то со счетами под мышкой.

Поставив мотоцикл, Уфимцев подошел к колхозникам, поздоровался.

— Видал, Егор Арсентьевич, — хохотнул Кобельков и оттолкнулся от ходка. — Не дают нам нынче спать колхозники, вперед начальства подымаются. Как петухи!

— А то! — отозвался Максим, вставая с бревна; он покрутился на одной ноге, натянул кепку на голову. — Нынче день год кормит. Проспишь — шиш получишь.

— Вот-вот! — смеялся Кобельков, показывая зажатой в руке папироской на прихрамывающего Максима, шедшего к распряженной лошади. — Все он, твой братан! На свету́ ко мне примчал, умыться не дал, все в ставень колотил.

Уфимцев посмотрел на брата, снимавшего хомут с лошади. Он знал характер Максима. Отцовский был у него характер, такой же беспокойный, вспыльчивый, крикливый. И внешне он походил на отца, первого председателя колхоза «Большие Поляны», — темноглазый, черноусый.

Егор Уфимцев не походил ни на брата, ни на сестер, — все они были чернявые, невысокие, а он — большой, русоголовый, в мать. «Ты последушек у меня, — говаривала Евдокия Ивановна. — И не думала, не гадала, на сороковом году родила. Как раз в тот год в колхоз взошли».

— Спать подолгу нам никак нельзя, — степенно проговорил Семечкин, вытаскивая рулетку из брезентовой сумки. — Строитель — народ понимающий. Он ответственность свою завсегда сознает.

Семечкин махнул рукой одному из плотников, подал конец рулетки, и они начали разметку. Кобельков пошел было за ними, но Уфимцев остановил его.

— Ты вот что, бригадир, подбрось-ка завтра сюда людей с лопатами, пусть дерн снимут. Чтобы ток был как ток, — он тряхнул сжатым кулаком, давая понять, каким ему хочется видеть ток.

— Слушаюсь, — подтянулся Кобельков. — А если цементом залить, как у центральных амбаров?

— Цементом? Где же его взять? — ответил Уфимцев. — А ты полей ток водой да каток привези, прикатай как следует, вот тебе и цемент.

— Будет сделано, — ответил Кобельков.

Уфимцев с удовольствием смотрел на Кобелькова: нравился ему молодой бригадир своей исполнительностью, солдатской готовностью.

— А ехать все же сюда тебе не следовало, — помолчав, заметил он ему. — Дал бы чертеж Семечкину, и пусть работает, на то и бригадир по строительству. Что, у тебя других дел нет?

Кобельков смущенно пожал плечами, не найдясь с ответом. Он подождал, что еще скажет председатель, но тот отошел к Микешину, точившему топор бруском.

— Зря ты его так, — не удержался Микешин. — Парень старается, лучше некуда. Вчера вот сказали, а он уж и бревен навозил. И вообще...

— Ладно, Василий Степанович, — улыбнулся Уфимцев, усаживаясь рядом с ним и глядя вслед Кобелькову, пошедшему к Семечкину, — учту. Бригадир он толковый, да не всегда организованный.

— Хлеба-то ноне какие, Егор, — перевел разговор Микешин. — Баские хлеба. Давно таких не было. Даст бог, управимся вовремя, будет чего в сусеки сыпать.

Уфимцев судорожно вздохнул, подумав о наступающей на пятки страде. Если бы комбайнов побольше, тогда другое дело. Когда уберешь при такой нагрузке? Хорошо, если погода не подведет.

— Вот так же в тридцать четвертом году, — продолжал Микешин, — как раз тридцать годов назад — хорошо помню! — был такой же вот урожай. Хлеба было-о! Горы! По восемь кило на трудодень давали. Возили его по домам и днем, и ночью, все кладовки, все чуланы засыпали. Которые даже отказались от зерна — ссыпать было некуда!

— Нынче тоже получим не меньше, — вмешался в разговор подошедший Максим. — Вчера Векшин сказывал: велел подклети чинить, лари готовить у кого нет.

— Векшин? — насторожившись, спросил брата Уфимцев. — Векшин тебе обещал по восемь килограммов?

— Зачем мне? Не один я там был, всем говорил... Если уж нынче не взять по восемь кило от такого урожая, то...

И он безнадежно махнул рукой.

— Не может быть, — заволновался Уфимцев, — ты что-то напутал, Максим. Не мог Векшин по восемь кило обещать.

— А ты что, против? Значит, хошь, как в прошлом году, хлеб в казну, а колхознику охвостья?