Большие Поляны - [10]

Петр Ильич Векшин был родом из Шалашей. До войны работал там бригадиром, а демобилизовавшись, уехал на соседний прииск, где в старательской артели мыл пески, добывал золото, получал за работу драгоценные в те годы боны, на которые в «Золотоснабе» давали и муку-крупчатку, и сахар, и мануфактуру, и отрез на костюм. Но года через три старательские артели ликвидировали. Векшин потолкался на прииске, после — в леспромхозе и вернулся в колхоз в общем потоке «возвращенцев».

Все эти годы Векшин был заместителем у Позднина. Жил вдвоем с женой, женщиной бездетной, полубольной. В колхозе она не работала, и во дворе у них было пусто: ни коровы, ни овцы, ни курицы. И в огороде одна лебеда росла...

В парткоме знали, что Векшин метил на место Позднина после ухода того на пенсию, но не доверили ему колхоз: в председатели подбирали специалистов. Знал о стремлении Векшина к власти и Уфимцев. Он не мог не заметить, с каким холодком тот встретил его. Уфимцев решил не портить отношений с Векшиным, расположить его к себе. Для этого посчитал необходимым спрашивать совета у Векшина во всех сложных случаях, возникавших перед ним. Векшин неплохо знал хозяйство, большинство его советов было нужным и уместным, тем более что первый год Уфимцев в хозяйстве не вводил перемен, оно шло тем же путем, что и при Позднине. В результате Векшин стал относиться к новому председателю покровительственно, как к молодому, не очень опытному руководителю, который без него и шагу ступить не посмеет...

Услышав стук мотоцикла, Векшин пошел навстречу председателю, поздоровался.

— А мне сказали — ты на сенокосе.

Уфимцев не ответил, поставил мотоцикл на вилку. Ему не терпелось начать разговор о том, что беспокоило его эти два дня: о безответственном обещании Векшина выдать колхозникам по восемь килограммов зерна на трудодень, но он сдержался.

Они уселись на завалинке в тени.

— Что на совещании было?

— А-а! — отмахнулся Векшин. — Подводили итоги дорожных работ... Только время потерял.

— Нас не ругали?

— Было бы за что! Мы свои обязанности знаем, — не без самодовольства ответил он.

Они посидели молча. За амбаром шумели женщины, кричали: «Дунька! Подол опусти, бесстыдница! Мужики увидят», — и стонали от хохота над озорничающей Дунькой. От мастерской несся ровный гул мотора; в небе за кладбищенской рощицей берез, с опустевшими шапками грачиных гнезд, протянулась серебристая полоса от пролетевшего, невидимого самолета.

— Послушай, Петр Ильич, — Уфимцев повернул голову к Векшину, посмотрел на лоснящийся от грязи воротник его пиджака, вспомнил неряху жену. — Что за разговоры ты ведешь с колхозниками насчет восьми килограммов зерна на трудодень?

— А почему их мне не вести? — удивился Векшин. — Нынче хлеб у нас будет. Если от такого урожая не дать по полпуду на трудодень, тогда грош нам с тобой цена.

— Подожди, — прервал Уфимцев. — У нас в производственном плане предусмотрено по два килограмма, а не по восемь.

— Мало ли что записано в плане. А жизнь вносит свои поправки. Пусть колхозники почувствуют: вот добились урожая и стали с хлебом, значит, не зря трудились. Они еще азартнее будут работать, нам же легче — не наряжать, не уговаривать. Понимать надо, Егор Арсентьевич! — Векшин похлопал Уфимцева по плечу. — Ты молодой председатель, у тебя школьные понятия на этот счет.

Уфимцев ошалело глядел, как шевелились у Векшина губы, как он помахивал рукой в такт словам, как, кончив говорить, чихнул, высморкался при помощи двух пальцев, достал из кармана большой черный платок и вытер им усы и бороду.

— Ты это серьезно? — опомнился Уфимцев. — Уже не говоря о том, что у нас вряд ли хватит зерна, если выдавать по восемь килограммов, ты в принципе не прав: не та у нас сейчас политика. Расширенное воспроизводство должно лежать в основе хозяйствования...

— Зерна хватит, — перебил Векшин, — я подсчитывал. Напрасно тревожишься! А насчет политики, так поди, спроси колхозников... Да скажи им, что при таком урожае хлеба «до пуза» не дашь, они тебе покажут политику.

И Векшин захохотал так громко, что воробьи, сидевшие на крыше соседнего амбара, вспорхнули, треща крыльями.

Уфимцеву припомнился утренний разговор на току, ожесточенное лицо брата. «Растяпа ты, Егор! Проморгал цыгана», — выругал он себя.

— Послушай, Петр Ильич, — начал Уфимцев, пытаясь унять возникшую неприязнь к Векшину. — Сейчас не тридцатые годы. Другие требования к хозяйству. Не распределение на трудодни всего полученного продукта, а разумное использование в интересах хозяйства, значит, в интересах самих колхозников. Чтоб сегодня было больше, чем вчера, а завтра больше, чем сегодня.

— Завтра будет урожай, нет ли, а сегодня — вон он, хлебушко! — И Векшин показал рукой за увал. — Если его колхознику не отдать, выгребут районные уполномоченные. Им что, лишь бы отчитаться. Как в прошлом году...

— Не паникуй, не выгребут, — заверил его Уфимцев. — А чтобы жить было легче, не наряжать людей, не уговаривать, как ты сказал, надо по примеру передовых колхозов переходить на денежную оплату.

— Ишь, как размахнулся! — удивился Векшин и даже отстранился от Уфимцева. — А где на эти дела денег взять?