Большие каникулы Мэгги Дарлинг - [28]

— А я уже долгие годы хожу к Горшаку трижды в неделю.

— Ну и ты считаешь, что он тебе помог?

— О, абсолютно. Чрезвычайно. Хотя бы в том, что я не толстею с тысяча девятьсот девяносто второго года. Я стала гораздо уверенней в себе. То есть тебе это, наверно, не заметно из-за того, что я в таком плохом состоянии сейчас. Да и мысль о том, что ты можешь умереть ужасной безвременной смертью, не способствует правильной ментальной гигиене, понимаешь? Меня это действительно отбрасывает назад.

Они проехали старомодный и изящный центр Уэст-Рамфорда с универсальным магазином, гостиницей «У старой почты», унитаристской церковью, почтой, винным магазином, пиццерией, магазином для садоводов и французским ресторанчиком. (Этот ресторанчик — гадкое место. Им владеет один подлый люксембуржец, однажды пойманный на том, что добывал для своей кухни форель в ручье Блоджетбрук, травя ее хлорной известью.)

— Этот городок такой милый! — воскликнула Линди. — Такой наш!

Мэгги свернула на извилистую дорогу Кеттл-хилл-роуд — за то, чтобы эту дорогу не мостили, они агрессивно и успешно боролись в течение пятнадцати лет, — а затем въехала в знакомые ворота с кирпичными стойками, от которых длинная, покрытая гравием дорожка вела к ее дому.

— Останови машину! — сказала Линди.

— М-м?

— Я хочу полюбоваться видом.

Немного дневного света еще оставалось. Во всяком случае, его было достаточно, чтобы рассмотреть связанные розовые кусты, стоявшие, как часовые в белоснежных шапках, различные строения, решетки, декоративные и фруктовые деревья и другие диковины. Красивый старый дом, обшитый белыми досками, стоял укрытый высокими платанами, посаженными в тот же год, когда Корнуоллис капитулировал в Йорктауне[11]. Сам дом был построен еще раньше, до Войны за независимость, хотя в ходе внутренней отделки, потребовавшей от Мэгги настоящего ума и характера, было убрано все до голых балок. Рождественские электрические свечи все еще горели в каждом окне, и венок из веток вечнозеленых деревьев диаметром в полтора метра висел на втором этаже в окне, выполненном в стиле Палладио.

— Эту картину, — нараспев заговорила Линди, — я смогу счастливо носить в своей памяти до могилы.

— Сердце мое, перестань быть такой мрачной.

— Это все же само совершенство. Здесь есть все, чего нет в Лос-Анджелесе. — Линди опять всплакнула, на этот раз не сильно, промокнув глаза салфеткой.

Мэгги поехала дальше но дорожке. «Сааб» Хупера стоял на овальной площадке для разворота. Мэгги объяснила, что сын приехал домой на каникулы.

— Он уже водит машину! — воскликнула Линди. Она помнила Хупера светлоголовым двенадцатилетним мальчиком, резвившимся на пляже в Малибу в одну из весен, когда Дарлинги прилетели к ним погостить. (На самом деле Мэгги приехала на прием, в котором в списке гостей были Майкл Кейн, Харрисон Форд и Джин Хэкман.)

— И трахает девушек, — добавила Мэгги угрюмо.

— Представляю, какой он красавчик, — заметила Линди, — если в нем есть хотя бы что-нибудь от его папаши. О боже! Вот она я! За все это время я даже не удосужилась спросить тебя о Кеннете. Как он? Какой конфуз. Мой эгоизм становится просто оскорбительным. Не знаю, простишь ли ты меня?

— Ну, на самом деле есть кое-какие новости касательно Кеннета.

Линди взяла Мэгги за плечо.

— С ним все в порядке, да? Я знакома с абсолютным гением в кардиологии…

— Нет, нет, нет, он — в полном порядке… физически. Дело в том, что я, гм-м, вышвырнула его из дома в сочельник. Кеннет здесь больше не живет.

5 Важный звонок

Линди зашла в дом, почти шатаясь от шока, отчаянья, психического расстройства, ненависти к самой себе, тревоги, голода, дорожной усталости и последствий выпитых ста пятидесяти граммов пятидесятиградусной «Столичной». Флоренс, одна из горничных, приготовила гостевую комнату, которую за строгий стиль интерьера назвали по имени мебельной компании «Шейкер», и Мэгги доставила Линди прямо туда и уложила немного вздремнуть. Важный звонок в Лос-Анджелес врачу Линди был заранее назначен на семь часов по восточному стандартному времени.

Хупер и Элисон кромсали пиццу, доставленную по заказу, в дальней комнате, которая называлась игровой, поскольку там стоял стол для пинг-понга. Хотя главной ее достопримечательностью была телевизионная проекционная система, которую Кеннет купил для того, чтобы смотреть Олимпиаду почти в натуральную величину, только сейчас с экрана раздавались громкие звуки канала Эм-ти-ви. Молодые люди из негритянского гетто в хлопчатобумажных рубахах с капюшонами импровизировали в рифму на тему необходимости убивать полицейских. В комнате воняло сигаретами. Алюминиевая форма для пирога, полная окурков, стояла на ковре рядом с коробкой пиццы.

— Привет, мам.

— Привет, Мэгги.

— Привет, банда, — вяло ответила Мэгги. — Приглушите немного звук, а? Наверху кое-кому нужно поспать.

— Что? Папа вернулся?

— Нет. Тетя Линди.

— Да? А что она здесь делает?

— Ой, не спрашивай.

А тем временем в кухне у Мэгги, в этом центре мироздания, на автоответчике телефона копились сообщения: от Нины — по поводу позднего завтрака в честь Дня президентов США, который «Гуд Тейст», компания Мэгги, должна была приготовить в субботу для дендрария в Хартфорде; от Гарольда Хэмиша — о том, что завтра в «Таймс» напишут с его слов об их обеденном приключении; от Деллы Монтэйн из программы «С добрым утром, Америка» — о съемке передачи с гостем февраля; от Хэтти Мойль и разных других обеспокоенных подруг, которые осторожно по секрету справлялись по поводу слухов о ее разрыве с Кеннетом; от ее служащих, поставщиков, оценщиков антиквариата, производителей кухонного оборудования, от тьмы агентов по различным услугам, от ищущих благотворительности, а также два внезапно оборванных звонка, которые, как подозревала Мэгги, были от Кеннета. От прослушивания всех этих сообщений у нее разболелась голова.