Большие и маленькие - [3]

– Такие вот дуршлаги, – пробубнил Кудинов. Ещё раз всмотрелся в тени у себя под ногами, примериваясь к неуступчивой метафоре. – Ну и хрен с вами.

Пятница, как водится, дожимает – напоследок командует: «Ап! Ну-ка, в стоечку, в стоечку. Держим-держим-держим». Но сегодня Кудинов вне игры. Дел пятничных не осталось, понедельничные затевать глупо. В окна переходной галереи, выходящие внутрь банка, ему видны кусок холла и оперзал. По залу стелется бубнёж рекламных роликов, транслируемых на огромную «плазму», над галереей гудит вентиляция. В отделе вкладов несколько смурых дёрганых клиентов. Верзила с мотоциклетным шлемом самый непоседливый. Боится не успеть до закрытия. То кинется к кассе, то – обратно в кресло. Шлем его – распухший бедный Ёрик – бултыхается, насаженный на крюк согнутой руки. То в одном, то в другом коридоре за спиной Кудинова цокотят каблуки – то начальственно-вальяжные, то служиво-рысистые. Из подземелья кассы, открытой для проветривания, долетает обрывистый писк и бульки смеха – всё, что осталось от голосов кассирш по пути на поверхность.

Жалюзи нашинковали солнце на тонкие полоски.

Вспомнив тени-дуршлаги, Кудинов раздражённо морщится: пристанет же!

Вот именно эти минуты – не честные последние минуты рабочего дня, а лживые, двуличные минуты перед теми, по-настоящему последними – стабильно вгоняли Кудинова в тоску. Старался проскочить их, подбирая самое бессмысленное занятие – вроде подготовки отчёта о запросах газетчиков, на которые всё равно никто никогда не отвечал. Кудинов давно заметил, что именно бессмысленный труд лучше всего скрепляет этот ежедневный разрыв временного континуума: тоску сменяет сладкая истома обречённости – демон скуки милостиво принимает жертву… Ко всему прочему Башкирцев имел привычку эдак в полшестого наведываться в кабинеты. В какой сунется, угадать невозможно. Правило про снаряд и воронку не работает: может в один и тот же отдел и два, и три раза подряд шарахнуть. Все должны быть на местах, желательно в трудовом загибе. Иначе можно отхватить сюрприз под дых:

– Мне это нужно к двенадцати в понедельник, потрудитесь не задерживать.

Возможно, вернуться к себе, чтобы изобразить финишный рывок, не помешало бы. Идти к Башкирцеву с отпускным заявлением Кудинова отговорила секретарша Олечка:

– Кажется, его Москва сегодня отымела. Я, правда, не уверена. Но звуки из кабинета были, знаешь… характерные… Дударев ему звонил. Смотри, конечно… Я бы не рискнула.

Он тоже – не рискнул. Но, что называется, по случаю, вполне мог бы про отпуск свой ввернуть. Вкатывается к нему Башкирцев – а он, отрывая от монитора сосредоточенное своё лицо, говорит: «Можно к вам зайти, Дмитрий Семёнович?» А подтекст такой – дескать, как удачно вы нас навестили, а то секунды свободной нет к вам выбраться. Башкирцев, не решаясь отмахнуться от взмыленного героя: «По какому вопросу?». А он, устало, но сдержанно пожимая плечами: «Вы отпуск обещали. В июне. Июнь скоро кончится…» – «Заявление готово? Давайте подпишу».

Может. Вполне. Под настроение.

И вот оно, вот – устроиться на лоджии, включить ноутбук… правой кнопкой «мыши»: создать новый… и слово за слово – то хитрым выплетая узором, то сваями вбивая во временно безжизненную пустошь… ну, здравствуй, новый мир, я твой создатель…

Конечно, с большим удовольствием Кудинов положит на стол Башкирцеву заявление об увольнении – но это потом, потом. Аккуратно нужно с мечтой. Мало ли. Как водолазу – с давлением после подъёма с глубины: рванёшь слишком резко наверх, и всё, кессонная болезнь. Рвота, трясучка, обморок. Грубая палубная проза, боль и антисанитария – а всё из-за банальной нетерпеливости. В общем, приближение счастья – не повод для идиотизма.

Он поворачивается к другому ряду окон, выходящих наружу, и видит Башкирцева. Его затылок: две тугие розовые складки, подёрнутые прозрачным пушком. Управляющий идёт к машине. Складки пружинят в такт его шагам. Приостановившись на секунду-другую, Башкирцев поворачивает голову: что-то привлекло его внимание. Складки скручиваются в продолговатый мясной крендель. Башкирцев улыбается, и, проследив за его взглядом, Кудинов видит молодую узконосую дворнягу, азартно гоняющую белоснежный мосол по банковской парковке. Кудинов отворачивается: проявления простецки-человеческого в господине Башкирцеве – вроде способности улыбнуться дворняге – ему неприятны.

Ничего, в понедельник никакая Олечка не встанет между ним и управляющим: обещал отпуск – подписывай.

Голуби, словно выздоравливающие больные, ковыляют мимо фонтана. Кудинов представляет себе, как они переговариваются по дороге: у кого где ноет, как прошла операция, сколько улетело на лекарства.

К истории о поваре-пиромане он давно остыл. Это будет повесть о выжившей Джульетте. Современность. Антураж и детали изменены, только суть. Просыпается и обнаруживает возле себя труп Ромео. Пытается покончить с собой, но это оказывается не под силу хрупкой поэтичной девушке – так, лёгкое ранение. Её находят родственники. Женщины в шоке, Джульетта в депрессии. Организатор похоронного трюка, чудаковатый профессор по фамилии Монах, идёт под суд за непредумышленное убийство Ромео – и тянет за собой Джульетту. Дескать, она инициировала, а он, Монах, сдуру поддался уговорам, которые в известном смысле являлись не чем иным, как шантажом – учитывая влиятельное положение Джульеттиных родителей…