Большевики по Чемберлену - [59]

— Здесь за углом покупает позументы одна сестра нач-герл. Идем скорее она хочет подарить мне птичку буль-буль…

Шпион последовал за парнем к лавке за углом, где покупала позументы Дадабай.

Молодые люди, выглядывавшие из-за другого угла, обменялись долгим, полуудивленным взглядом по поводу маневра помощника Пройды и спокойно улыбнулись.

— Даровитое и беспокойное племя — большевики! — сказал Ашутош.

— Чудеса творят большевики, воспитывая так свою молодежь! О, как мы отстали перед ними! Надо действовать, чтобы и мы стали свободным великим народом.

Молодые люди вошли в дом, и слуга Раджаба кхансаман[28], увидев их на лестнице, обрадованно всплеснул руками.

Арабенда предупреждающе поднес к губам палец.

— Тише, Додор! Пусть поменьше народа знает, что мы пришли. Дома отец?

— Багадур Раджаб Гош занимается и размышляет у себя…

— Доложи, что я прошу простить меня и пусть скажет, может ли он сейчас принять меня. Я могу обождать, чтобы не беспокоить его…

— Отец ждет вас, Арабенда Бабу! Он немедленно же допустит вас, — ответил слуга, поворачиваясь уходить.

— Доложи, — проводил его Арабенда.

Додор скрылся за одной дверью и, выйдя оттуда, пригласил жестом руки входить.

— Посиди, брат Ашутош!

Ашутош кивнул головой и, подойдя к окну, стал следить за улицей.

Арабенда вошел к почтенному мужчине в белых одеждах, сидевшему впереди покоев, и на мгновение задержался у порога.

Отец ожидающим взглядом позвал молодого человека ближе.

Арабенда подошел и по обычаю приветствовал отца. Он прикоснулся рукой к ноге отца и приложился затем этой же рукой к своему лбу. Раджаб взял за руку сына и призвал его сесть рядом с собой.

— Я ждал тебя, Арабенда…

Молодой человек почтительно склонил голову.

— Я тоже хотел спросить тебя о тех делах бессмертного человечества и о нашем долге по отношению к нему, о которых думаешь и ты… Я знаю, что ты был далеко от родины, в советской стране…

Арабенда подтвердил это.

— Я знаю, что ты должен был начать думать о твоем отце и его друзьях вождях националистов, как о нерешительных, колеблющихся людях…

Арабенда напряженно ждал, не переставая сохранять почтительное внимание.

— Я все это передумал, — продолжал Раджаб — и решил, что ты прав, что правы твои новые друзья, что пора действовать иначе… Я еще не знаю, как именно, но может быть у тебя и у твоих теперешних друзей есть план, приемлемый для нас. Тогда говори.

Арабенда поднял глаза.

— Я знаю, что ты должен был об этом думать, отец. И поэтому я шел к тебе с уверенностью в том, что ты поможешь торжеству освобождения матери Индии. От тебя и твоих друзей, отец, зависит что предпримет национальное собрание…

— А чем может помочь народу национальное собрание?

— Оно должно сделаться центром движения народа и не расслаблять борьбы, хотя бы и насильственной, а наталкивать на нее…

— Как?

— Пусть оно перенесет свои заседания в Бомбей…

Раджаб внимательно посмотрел на сына, подумал и тихо сказал:

— Да, если становиться на этот путь, то ты прав. Старые взгляды мои еще восстают против мысли о том, к чему это поведет. Но жребий брошен. Ты прав, мой сын!

— Только упорные проповедники сатиаграха воспротивятся этому. Но в таком случае народ останется покинутым, и жертв будет больше.

Раджаб печально потряс головой.

— Вера в сатиаграх рухнула. Кто же не знает, что я наиболее твердо настаивал на бескровной борьбе. Эту веру многолетними преследованиями и своими безрассудными арестами разбило само правительство. Кроме меня, теперь против восстания никто не возражал бы, или возражали бы только из уважения ко мне и вождю махатме[29], который без меня не выступит.

— Значит, отец, ты не осудишь меня за то, что я пошел не твоим путем величественного понимания и долготерпения? — скрывая волнение спросил юноша. — Ты имеешь ввиду, что со мной все может быть…

Подавив внутреннюю муку, Раджаб произнес:

— Знаю я это сын. Но великая река жизни течет и толкает к их берегам детей человечества, не спрашивая, хотят ли этого их отцы. Ты уж определил, где берег твоей судьбы. Благословляю. Буду чувствовать, что это величайший дар, который я делаю тебе. Буду знать и то, что величайший дар мне, каким вообще может человек человека радовать, твое безграничное почтение и твою сыновнюю тоску об отце, я сохраню только таким образом. Может быть ни ты, ни я не погибнем прежде, чем победит народ. И тогда, конечно, счастье освобождения народа искупит все. Иди же, сын, твоим путем. Я знаю, что должен делать я, чтобы деятельность твоя и твоих друзей была успешней. Ваши единомышленники есть в Собрании. Я буду по прежнему чужой им, но действовать буду, как их мудрейший, хотя и чуждый их доброжелатель, пока они не увлекутся ненужной самоуверенностью. Будь уверен в старом отце. И время от времени навещай меня. У меня, ведь, больше теперь никого нет…

— О, отец, — юноша потрясенно склонился к коленям старика.

— Что еще тебе нужно, сын мой?

— Я хочу с одним товарищем скрыто присутствовать на том собрании, где у вас будет решаться вопрос о месте заседаний собрания.

— Можно. Я снабжу вас билетами.

— Кроме того, если ты мог бы ссудить нас деньгами. Мне их немного надо, но для нашей деятельности они необходимы.