Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова - [13]
Один раз мы с Илюшей пошли вечером погулять. Нарвались на пьяных хулиганов, и один из них ударил Илью железным прутом по голове. Я его до дома еле довел, а утром его отвезли в больницу. Так шрам у него на лбу и остался на всю жизнь. И ударил-то знакомый парень, они вместе работали в мастерской. Потом он каялся не раз, когда, как и Илюша, стал большевиком. Я его знал. Парень он был неплохой, а вот спьяну набедокурил.
Зимой мы были постоянными посетителями ярмарок и цирковых балаганов. Денег у нас не было, и представления мы обычно смотрели с крыши. Замерзнем, тогда уйдем. В 1904 или 1905 году через Уфу проезжал из Сибири Николай II и мы бегали посмотреть на него. Смотрели с дерева – на вокзале собралась огромная толпа. Царь стоял в вагоне и кланялся, а народ кричал «ура!» и «дурак!». Мы не верили своим ушам, но после подтвердилось, что некоторые рабочие кричали именно так.
Наш маленький поселок стоял на озере, в которое спускал горячую воду ректификационный завод. От озера постоянно шел пар, растительности по берегам не было. Жители страдали от сырости и сопутствовавших ей малярии и куриной слепоты. Странная это болезнь, куриная слепота. До заката бегаешь, играешь, и вдруг зрение пропадет настолько, что на шаг ничего не видишь. Бывало, домой меня уводили под руки. Вылечили меня «народным» средством – свиной печенкой. Наелся я ее и жду, когда опять ослепну. Но вот, солнце заходит, проходит час, другой, а я все не слепну. После мы стали часто есть свиную печенку с картошкой, – и вкусно, и полезно.
В городе я впервые узнал, как встречают Новый год. Сам я стал принимать участие в таких вечеринках только в ссылке – встречал с товарищами 1908 год в Березове и 1911-й – в Ялуторовске. Правда, вечеринками эти встречи трудно назвать: прослушав доклад, обсуждали партийные задачи в наступающем году. Всегда без выпивки, а иногда и без чая.
Когда Белая, разливаясь, нас затопляла, мы в узких проходах ловили рыбу – мордой или накидкой. А после работы катались на лодке и пели. Вечерами в тихую погоду наше пение было слышно далеко, и соседи осыпали нас комплиментами. Однажды, поссорившись с отцом, я решил утопиться. Спасибо, Куклин бросился за мной и поймал мою лодку уже на выходе в русло Белой. После другой ссоры я пытался зарезаться, но нож оказался настолько тупым, что оставил на шее только царапины. Строптивым я был с детства, никому не спускал даже небольшой обиды. Не терпел, когда обижают мать. Но попусту ни с кем не ссорился и никогда не был задирой или драчуном. Очень любил я слушать музыку особенно фортепиано. Уфа – музыкальный город, во многих домах были пианино, и я подолгу сидел на какой-нибудь лавочке, слушая музыку из окна или террасы. Любил вальсы «На сопках Маньчжурии» и «Дунайские волны». Специально ходил летом в Веденеевский сад, чтобы их послушать. Вот так протекала моя подростковая жизнь.
В рабочей среде
Итак, в июне 1904 года я поступил на работу в ремонтно-механические мастерские уфимского ректификационного завода. Как ученик слесаря, перепробовал все виды работ по металлу, до молотобойца включительно. Приходилось чистить и котлы. Бывало, вылезаешь из него черным от копоти, видны только глаза, да зубы. Благо, при мастерской была круглосуточная баня. Завод производил и разливал спирт, который, конечно, рабочие могли легко достать. Несмотря на это, пьянства в мастерской я не замечал, и не только в строгостях администрации было тут дело. Выпивали редко и не помногу. Идешь, бывало, в цех что-нибудь ремонтировать и возвращаешься в мастерскую с бутылкой под блузой. В обед добычу по-братски делили на всех. В разливном отделении работали исключительно женщины. Поэтому в обеденный перерыв в вестибюле часто устраивались танцы.
Мне нравилось работать с медником, токарем, электриком. Не любил кузницу. Там было шумно и тяжело. Не любил работать и в кочегарке – жарко, грязно, душно, а, главное – нудно. Иное дело с электриком – интересно, чисто настолько, что в конце дня я специально пачкал лицо сажей или пылью, чтобы возвращаться домой как заправский мастеровой. Даже во времена подполья и после Октября меня всегда тянуло к производству, к слесарному делу. На всю жизнь остались и симпатии к мастеровым. Хотя я родился и вырос в деревне, у меня нет хорошего чувства к крестьянскому труду, не люблю деревенской патриархальщины по сей день. А вот на заводе я всегда себя чувствовал на своем месте, в своем кругу.
Так прошел 1904-й и почти весь 1905-й год. В декабре 1905 года была объявлена всеобщая забастовка, которая состоялась и на нашем заводе. Как я уже говорил, мой сводный брат Илья Кокорев и сосед Федор Новоселов были рабочими уфимских железнодорожных мастерских. Летом 1905 года оба вступили в РСДРП, в ее большевистскую фракцию. Стали агитировать и меня. Начали с того, что ругали царя, купцов, помещиков и попов. В этой связи припоминается такой случай. Дома отец повесил портрет Николая II с подписью: «Царь Польский, и прочая, и прочая». А кто-то приписал карандашиком: «и последний». Поначалу никто эту приписку не заметил. Но вот однажды к отцу пришел в гости его кум, тоже черносотенец, сторож, по фамилии Симанов. Прочитал он подпись под портретом и спрашивает отца: «Кум Савелий, это что у тебя? Кто это написал: "последний"? Откуда он знает, что наш батюшка-царь будет последним?». И пошел, и пошел. Отец краснел, бледнел, а потом как взовьется: «Кто это сделал, подлецы вы эдакие? Ты, Ванька, это написал – говори!». Я не признался, тогда он напал на Илью и чуть его не избил.
