Больше никаких признаний - [6]

Я захлопываю посудомойку чуть сильнее, чем следует, заставляя стаканы внутри биться друг о друга, и меняю тему.

— Мне нравится, что ты сегодня ходила на спектакль, а я — в дешевый бар с поддельными документами. «Кого из этих девочек ждет серьезное будущее?»

— Поверь мне, в баре было намного интереснее, чем на этом спектакле, — Холли берет меня под руку и уводит из кухни.

Мы выключаем свет, горящий на первом этаже, и еще раз проверяем, что входная дверь закрыта. Когда в доме гаснет весь свет, кроме отблеска уличных фонарей, Холли говорит:

— Я посмотрю его с тобой, если хочешь.

Обожаю Холли за то, что она это предложила, однако качаю головой.

— Мама права. Ты никогда не сможешь стереть это из памяти.

— Это нормально.

— Чтобы то ни было, твоей памяти это не нужно.

— Если ты соберешься его смотреть, ты должна сделать это с кем — то. Не важно, со мной, Джейми, твоей мамой или Питером. Обещаешь?

Могу ли я представить, как смотрю видео с мамой или братом? Придется довольно жестко справляться со своими чувствами — не уверена, что смогу справиться и с их чувствами тоже. Возможно, именно поэтому я и поехала к Джейми. Но у Джейми все руки заняты его Йельцами. На самом деле, в этот самый миг его руки и правда могут быть заняты одной студенткой Йеля.

Словно читая мои мысли, Холли говорит:

— Он будет рядом. Он всегда так делает, когда это касается тебя.

Глава 3

Я наверху, роюсь в куче скомканной одежды и простыней на своей кровати. И тут мои пальцы касаются холодного металла ноутбука. Вытаскиваю его и открываю — экран возвращается к жизни со старой фотографией родителей, сделанной еще до того, как мы с братом родились. Питер сканирует семейные фото из старых альбомов, чтобы у нас были цифровые версии, а я поменяла настройки компьютера — теперь каждый раз, когда я его открываю, появляется новое фото. Иногда это невыносимо, но я не меняю заставку.

Поднимаю глаза на старую гитару Энджело, стоящую в углу комнаты. Последние несколько дней я к ней не прикасалась. Планировала попрактиковаться сегодня вечером, чтобы Энджело не прибил меня на завтрашней репетиции. Энджело уже задолби, хочет натренировать меня играть на гитаре, а он бы тогда играл на басу, но предельно ясно, что теперь этого не случится.

Как только я захожу в интернет, мои пальцы зависают над клавиатурой. Я знаю, что если я это посмотрю, то, возможно, получу ответы на вопросы, накопившиеся за последние два года. Например, что делал папа прямо перед смертью? Были ли с ним хорошие, добрые люди, когда это случилось? Все было быстро и безболезненно?

А когда все закончилось, его не разорвало на части?

На последнем вопросе я просто зациклена, хотя ответ очевиден.

Он погиб от взрыва бомбы. «Не разорвало на части» — не вариант для такой ситуации.

Я беру свой телефон и быстро набираю номер.

Пока идут гудки, я удерживаю его плечом у уха и накручиваю свою отросшую челку на палец. Тянусь к прикроватной тумбочке за своими фестонными ножницами,[1] которые держу неподалеку как раз для этого.

Иногда единственное, что ты можешь контролировать в жизни, это твои волосы.

Мне не хочется избавляться от синих концов моей челки — пару недель назад Трейси помогла мне их сделать, и они реально круто смотрятся — но слишком уж она, черт возьми, длинная. Надо было подстричь ее до того, как мы покрасили концы. Но не всегда все происходит в том порядке, как ты хочешь.

Вики берет трубку со словами:

— Сладкая, если ты посмотрела видео, Богом клянусь…

Хотя я никогда не встречалась с Вики лично, я видела достаточно ее фотографий, чтобы представить, как она сидит за кухонным столом и обмахивается чем-нибудь, говоря по домашнему телефону с тридцатилетним, крученым проводом, возможно, липким от кухонного жира. Я воображаю ее вспотевшей от техасской жары и промокающей лицо «сопливчиком», как она выражается.

— Ты только что упомянула имя Господа всуе?[2] — поддразниваю я.

— Я техасская христианка, дорогая — мы поминаем имя Господа всуе в некоторых ситуациях. А сейчас как раз «некоторая» ситуация.

Я свешиваюсь с кровати, и волосы закрывают мое лицо, как шторка.

— Вик, у тебя все нормально?

— Нет, конфетка. Могу сказать, что и у тебя тоже.

— Если мы его посмотрим, — говорю я, — мы, по крайней мере, узнаем, каково им там было.

Вики долго молчит, и я даже проверяю телефон, чтобы убедиться, что мы еще на связи. Наконец, она произносит:

— Мы никогда не узнаем, каково им было, милаш. И они бы этого не хотели. Не смотри его, моя хорошая.

Я подвожу ножницы под свою волосяную шторку, чтобы достать до челки. Чик. Синие пряди падают на пол.

— Это видео вообще не должно было увидеть свет, — продолжает Вики. — Вот что я тебе скажу: если бы я знала, где был Гейб, я бы с него живьем шкуру содрала.

Я застываю, а ножницы уже готовы нанести еще больший ущерб.

— Кто такой Гейб? — спрашиваю я.

После долгой паузы Вики говорит:

— Твоя мама не зашла так далеко, да?

Тяжело слушать, как она объясняет, что солдата, который опубликовал видео, зовут Габриэль Ортиз, и он был лучшим другом Тревиса. В Ираке он пользовался своим смартфоном, хотя солдатам это не разрешается. Они с Тревисом были в автоколонне, которая сопровождала папу и группу других инженеров. Габриэль пострадал от взрыва, но восстановился, отслужил свой срок и снова пошел служить по контракту, прежде чем в армии поняли — или просто признали — что у него посттравматический синдром, и он нестабилен.