Больше чем просто дом - [138]

— Я счел бы себя последней скотиной, если бы посмел так думать, а ты?

— Нет, — сказала она весело, — я, например, и романтик, и психолог одновременно. Конечно, всякий анализ губителен для романтики, но я сейчас разберу все по полочкам, чтобы очистить себя в твоих глазах.

— Тебе не нужно… — начал было он.

— Знаю, знаю, — перебила она, — но я это сделаю, и ты увидишь, куда только денутся и слабость, и неизбежность. Нет, я не верю в Золя.

— Я не знаю, кто это.

— Так вот, мой дорогой, Золя сказал, что среда определяет все, но он имел в виду семьи и нации, а тут речь о классе.

— О каком именно?

— О нашем с тобой.

— Расскажи, хочется послушать.

Она устроилась, прижалась к его плечу и, глядя на исчезающее предместье, очень осторожно начала:

— Перед войной Англия считалась единственной страной, в которой женщины беззащитны перед мужчинами своего класса.

— В отдельной распущенной прослойке, — перебил он.

— Эта прослойка, мой дорогой, хоть и распущена, но она свято блюдет свои позиции и ни на йоту от них не отступится. После заката Викторианства возникла идея физического здоровья. В университетах прекратилось пьянство. Не ты ли мне говорил, что настоящие злодеи никогда не пьют, дабы оставаться в форме для совершения моральных и интеллектуальных преступлений.

— Да, кутежи были типичны для Викторианской эпохи, — согласился он, — этим промышляли юнцы, которые собирались стать приходскими священниками, — обычные грехи молодости в виде самого что ни на есть ортодоксального пьянства.

— Так вот, — продолжила она, — нужна была какая-то отдушина — и они ее нашли, и тебе известно, какие формы она принимала, ты называешь это кутежами. Затем является мистер Марс. Понятно, что при усилении морального давления прогнившая часть общества более обосабливалась. Я не утверждаю, что гниение не распространялось, но оно расползалось медленно, кое-кому это даже казалось вполне нормальным, но когда мужчины стали уходить и не возвращаться, когда браки стали заключаться впопыхах и вдовы наводнили Лондон, а все традиции, казалось, рухнули, тогда-то все и переменилось.

— Как это началось?

— Это началось с того, что мужчин призвали в спешке, и девушки потеряли самообладание. А потом мужчины не вернулись, и вот некоторые девушки…

Ему не хватало воздуха.

— И так было с самого начала? Я ничего не знал об этом.

— О, сначала все было очень спокойно. Мало что выплывало на свет божий, но с наступлением темноты все разрасталось. А потом, понимаешь, пришлось соткать для этого некий сентиментальный покров. Это невозможно было замалчивать, и пришлось найти оправдание. Большинство девушек либо надевали брюки и день-деньской проводили за рулем, либо красились поярче и ночь напролет танцевали с офицерами.

— И каким же высоким принципам выпала честь служить покровом для всего этого? — саркастически спросил он.

— Видишь ли, в этом-то и состоит парадокс. Я могу рассуждать об этом и пытаться анализировать, могу даже глумиться над принципами. И все же я нахожусь под тем же заклятием, что и самая невзрачная машинисточка, которая проводит уик-энд в Брайтоне со своим кавалером-новобранцем перед его отплытием на войну.

— Мне не терпится узнать, что это за заклятие такое.

— Самопожертвование — вот что это такое, Самопожертвование с заглавной буквы. Молодые мужчины готовы умереть за нас. Мы должны были бы стать их женами, но не смогли, и поэтому мы станем для них тем, чем можем. Вот и все.

— О боже!

— Молодой военный приезжает на побывку, — продолжила она, — ты должна развлечь его, утешить его, дать ему почувствовать, что ему здесь рады, что он вернулся в свой большой дом, где все ему очень признательны. Теперь, конечно, мы знаем, что такого рода утешение в низших классах означает в итоге рождение детей. Дойдет ли это до нас, зависит от того, насколько долгой будет эта война.

— А как же быть со старыми идеалами, образом женщины и всем прочим? — спросил он робко.

— Все пошло прахом, милый мой, их нет, они давно сгинули. С практической стороны для нации было бы гораздо безопаснее, чтобы военные сходились с женщинами своего класса. Подумать только, каким будет следующее поколение во Франции.

Клэю вдруг стало нечем дышать, стены купе как будто надвинулись на него. Привычные этические понятия, казалось, лопнули, словно пузыри, и его обволакивал застоявшийся у них внутри удушливый газ. Клэй цеплялся за ускользающее сознание, хватался за ошметки морали, все еще парящие в воздухе. Голос Элинор настиг его, словно сумрачный символ веры нового материалистического мира, и контраст был еще явственнее оттого, что она отбросила прочь остатки ложного благородства и сентиментальной религиозности, как прежде было отброшено все остальное.

— И вот теперь, мой дорогой, ты видишь, что практичность, героизм и чувства сливаются воедино. А тем временем мы уже подъезжаем к Рочестеру. — Она жалобно посмотрела на него. — Вижу, что в попытке обелить себя я только очернила всех женщин сразу.

И со слезами на глазах они поцеловались.

Они еще поговорили какие-то полминуты на платформе. Бесстрастно. Она снова пыталась анализировать, и ее гладкий лоб хмурился от усилий. Он тоже старался переварить сказанное ею, но мозг не справлялся с мысленным вихрем.