Больше, чем что-либо на свете - [2]

– Опять парень! – И ругалась на своих мужей: – Ну, что ж вы за засранцы-то такие, а? Сговорились, что ли, без девки меня оставить?! У вас что, в яйцах сидят только такие же обалдуи и бездельники, как вы сами?

Впрочем, девочка в её семье всё-таки появилась. Её родила не она сама, а Северга – женщина-воин, искалеченная и телесно, и душевно. К появлению на свет Рамут приложил руку, а точнее, свой детородный уд непутёвый племянник Бенеды – Гырдан. Способности к целительству у него были, и костоправка одно время даже подумывала избрать его наследником своего дела, но он подался в воины. А вот с Рамут осечки не вышло: и умница, и красавица уродилась, а по своему дарованию могла потягаться с самой Бенедой... Вот только материнской ласки ей очень не хватало. Бенеда, как могла, заменяла ей матушку, а в её обучение вложила всю душу. Жаль только, что Дамрад втюхала ей в мужья этого Вука – засранца из засранцев, настоящего подонка.

Збира тем временем выбралась из воды и подбежала к Бенеде, стуча зубами от холода. Она переплыла реку туда и обратно три раза. Костоправка принялась любовно растирать её полотенцем досуха, чмокнула в розовые озябшие ступни. Обе детские ножонки ещё умещались у неё в одной руке. Дочка прильнула к ней всем голеньким тельцем, греясь, и Бенеда в порыве нежности крепко обняла её, щекоча поцелуями. Сыновей костоправка воспитывала сурово, а поздней, долгожданной доченьке отдавала всю нерастраченную ласку. Перед её глазами ещё стоял горький, надрывающий сердце пример Рамут и Северги. Любя друг друга до умопомрачения, они, тем не менее, выражали свои чувства косо и криво, просто никуда не годно. У Рамут, правда, получалось всё-таки получше, но Северга так и осталась искорёженной, как разбитое молнией дерево.

– Красотка моя, красотуля, – осыпала Бенеда дочку ласковыми словами. – Матушка у тебя страшная, а вот ты вырастешь – просто загляденье. Не зря я батюшку пригожего тебе выбрала...

– Матушка, ты не страшная! – Збира обняла Бенеду за шею, покрывая её лицо быстрыми чмоками и утыкаясь носом в чёрные с проседью бакенбарды. – Ты у меня самая лучшая, самая добрая... Я тебя люблю!

– Радость ты моя нежданная, – растроганно промолвила знахарка.

– А почему нежданная? – спросила девочка.

У неё были медово-карие глаза, как у матери, и тёмно-рыжие волосы, как у отца. Чёрная масть не перебила светлую, и дочка родилась яркой и тёплой, как лучик новой Макши.

– А потому что я уж и не ждала, что у меня девица-красавица родится, – раскатилась Бенеда грудным и низким, как гул большого колокола, смехом. – Куча братьев у тебя, а ты – единственная сестричка.

* * *

– Твоя матушка – воин, – рассказывала тётя Бенеда маленькой Рамут. – Она всё время воюет, потому и не может быть рядом с тобой.

Воинов девочка видела: их нередко привозили к костоправке, искалеченных и обездвиженных. Бенеда лечила их, и те возвращались в строй как ни в чём не бывало. Деньги они платили хорошие, но четверть дохода уходила на налоги. (Поборы Дамрад установила нещадные, и большая часть этих средств шла на содержание войск). Мрачные, усталые, с холодом в глазах, воины блестели доспехами и издавали запах грязного тела. Чистоплотная Рамут не могла находиться рядом с ними: смердели они просто зверски. У Бенеды они отмывались, одёжа отстирывалась.

– А! Толку-то, – безнадёжно махнув рукой, говорила костоправка. – Вернётесь в войско – опять такими же будете. Бедолаги вы...

Она рассказывала Рамут, что однажды к ней вот так привезли и её матушку – изувеченную и вдобавок к этому беременную.

– Только-только понесла она тебя под сердцем. Неделька ещё первая была. А весь таз у неё разбит вдребезги и бёдра – тоже. Знаешь, будто бы глыба тяжёлая на неё упала. Срослось худо-бедно, но ходить – какое там... Дитятко уж после срастания завелось в ней, конечно. Не могла я её править, пока не родит. Вот и мучилась твоя матушка девять месяцев, тебя вынашивая. Больно ей было, каждый день муку терпела, на костылях ковыляла. Оттого тебя так и зовут – Рамут. «Выстраданная», значит. А когда срок пришёл, вырезать мне тебя пришлось из её чрева. Сама б она не родила. Знаешь, как она тебя называла? «Козявочка». Это любя, конечно. Кормила грудью до шести месяцев, пока её тело заживало и поправлялось, а потом её на войну опять призвали.

– Кто призвал? – спросила Рамут, чувствуя смутный ропот негодования на эту неведомую власть, которая разлучила её с матушкой.

– Дамрад, конечно, кто ж ещё, – мрачно ответила Бенеда. – Три годика тебе исполнилось – побывала твоя матушка тут в отпуске. Помнишь?

В памяти девочки лишь смутно проступал образ кого-то очень высокого, в чёрных одеждах. Как чернокрылая птица, которая подхватывала её своими жёсткими, когтистыми лапами... «Лапы» – латные перчатки, конечно же. А крылья – плащ. Но лицо расплывалось мутным пятном, словно Макша за зимними облаками.

– Ну, где ж тебе помнить... Мала ты была совсем. И вправду – козявка.

Теперь Рамут была уж не маленькой. Десять лет ей стукнуло, а три года назад прорезался у неё дар – видеть тело насквозь. Костяк будто просвечивал через плоть, стоило только настроиться на нужный лад. Бенеда понемногу учила её. Она подводила Рамут к больным, спрашивала: