Большая судьба - [146]

Памятник Александру Сергеевичу Пушкину на болгарском берегу Черного моря решено было заложить в связи со 150-летием со дня его рождения.

Бургасский народный совет объявил конкурс на проект памятника. Участвовали в нем лучшие творческие силы страны. И никто не знал, что над проектом работает также скромный учитель рисования мужской гимназии и учительского института сорокасемилетний Петко Иванов Задгорский.

У жюри двух мнений не было. Оно оценило проект Петко Задгорского как плод зрелого таланта.

О Пушкине и стране Пушкина он может говорить, наверное, вечность. Петко Задгорский мечтает посетить Москву, поклониться пушкинским местам…

— Очень хотелось бы пройти дорогами моего деда, именем которого нарекли меня. Он был гурбетчией. Несколько лет жил в отходе на юге России и в Бессарабии. Как раз в тех краях, где великий поэт находился в ссылке. Там в пушкинские времена было много болгар, особенно среди огородников. Наши гайдуки порой уходили туда, под крылышко матери-России, когда уж слишком трудно приходилось на родных Балканах… Пушкин написал на бессарабском материале повесть «Кирджали». Вот ее первые строки: «Кирджали был родом булгар. Кирджали на турецком языке значит витязь, удалец. Настоящего его имени я не знаю». Хитростью и храбростью своей этот гайдук сумел справиться с семью вооруженными турками! Два или три раза Пушкин возвращался к его образу в своих стихотворениях.

Чем больше я слушал Петко Задгорского, тем тверже убеждался в мысли, что только такой художник, горячим сердцем понявший и полюбивший Пушкина, мог создать чудесный памятник великому поэту на берегу синего Черного моря. И мне вспомнились строки:

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,

И назовет меня всяк сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий

Тунгуз, и друг степей калмык.

Передо мною сидит, любя, славя Пушкина, «гордый внук славян». До нас доносится вечная песня моря, какую слушал и перекладывал на вечную музыку русского языка великий певец.

1960 г.

Родина-мать

Весною в Софийском поле, между Ихтиманской Средна-горой и Планой, переполошились птичьи стаи. Возвратившиеся к насиженным местам аисты не нашли своих гнезд. Где раньше краснели знакомые черепичные крыши и вилось тонкое, словно жилка, русло реки Искыра, под их крылами расстилалась теперь неоглядная водная ширь.

Много дней кружили аисты над водою. Когда их крылья слабели, они садились на луга, возле озера, или отлетали вверх по течению Искыра. Там река текла в своих прежних берегах, и все им было знакомо. Птицы бродили по травянистым низинам, ловили лягушек и утоляли голод. Потом аисты возвращались на озеро, и снова далеко разносилось их характерное «траканье» — тревожное щелканье клювом.

Была в этом звуке тоска по разоренному гнезду, по родным черепичным крышам, а может, и по тем людям, рядом с которыми они жили. Как знать!

Аист — птица домовитая и верная своему месту. Но есть у него, как у всякой птицы, как у каждого живого существа, извечный инстинкт к продолжению потомства, сильный, как сама жизнь.

Он-то и повел аистов на новые места, заставил их строить новые гнезда на новых крышах. Я не могу сказать: на крышах новых хозяев. Скольких переселенцев из села Калково мне ни доводилось встречать в округе, за десятки километров от их прежних «пенатов», все они клятвенно уверяли, что их аисты к ним вернулись.

И действительно, на коньках новых крыш, рядом с трубами, чернели гнезда, большие, как плетеные детские колыбели. Из них высовывали свои прожорливые клювы на длинных голых шейках аистята, и родители от зари до зари носили им с лугов пищу. Да скажет разве тебе аист — тот он, что еще на Искыре «сторожил» крышу хозяина, или он совсем другой? А хозяину очень хочется верить, что аист именно тот и никакой другой.

Любят аистов люди. Птица эта, по поверью, приносит дому, который она избрала для гнездовья, мир, достаток, счастье. Так говорили деды. Поверья остались в прошлом, но «культ» домовитой, верной людям птицы живет и до сих пор.

…И только лишь одна пара аистов не покинула своего старого места.

На крутом, скалистом берегу озера, у недавней околицы затопленного водою села, каменщики клали стены ресторана. Все аисты давно улетели. А одна пара кружила и кружила — то над озером, то над кирпичной кладкой здания, как будто ждала, когда строители возведут крышу, чтоб поселиться на ней. Рабочих покорила и растрогала привязанность птиц к своему прежнему гнездовью. И они, не успев завершить здание, вкопали в землю три длинных деревянных столба таким образом, что они образовали вышку с «венчиком» вверху. Аисты инстинктом поняли людей. Они тотчас начали носить сухие ветки, палочки, солому и строить на «венчике» гнездо.

В положенный срок у аистов появились птенцы. Родители заботливо выкормили малышей, обучили их летать на крыльях. И осенью счастливая семья, сделав прощальный круг над озером, примкнула к стае, улетающей в теплые края.

В марте следующей весны супружеская пара аистов опять возвратилась на вышку возле озера. Ресторан был отстроен. Его назвали «Аистово гнездо».

Возле ресторана на живописном берегу скоро выросла туристская база. Тысячи жителей столицы стали приезжать сюда на мотоциклах, автомобилях и автобусах, чтобы провести у воды субботний вечер и воскресный день. О таком отдыхе они прежде и не мечтали. Тут можно побросать спиннинг, закинуть удочку, поймать кленя, судака, сазана, форель, которыми кишит озеро, покупаться, прокатиться на лодке, пособирать в окрестных дубравах и рощицах белых грибов, рыжиков, маслят… Софиянцы в пылу вдохновения назвали огромное искусственное озеро на Искыре Софийским морем.