Большая семья - [83]

— А председатель где?

— В поле, думаю. Где ж ему быть? — Недочет достал табакерку. — Понюхаем, Денис Андреич?

Денис отказался, сославшись на головную боль.

— А у меня нынче преинтересный разговор с Дуняшей Быланиной состоялся, — сказал Недочет, загадочно улыбаясь. — Встречаемся это мы в поле, ну, здрасте — здрасте, как водится. Она мне и говорит, Дуняша-то: «А ты, Иван Иваныч, все мотаешься?» — «Все мотаюсь, — говорю, — Евдокия Захаровна». — «А чего ради, — говорит, — ты, Иван Иваныч, мотаешься? Что у тебя, детей кагал? Один бобыль — ни кола, ни двора, а на месте не посидишь. Как волчок вертишься, а зачем — не пойму. Чего, — говорит, — хлопочешь? На твою жизнь и так хватит. За что, — говорит, — работаешь?» Вот так она мне говорит, Дуняша Быланина. Ну, я ей сразу отпел: «За памятник, — говорю. — Понимаешь ты, — говорю, за памятник работаю. Думаю: когда умру, памятник мне на могиле поставите. С какой-нибудь такой надписью: «Тут покоится раб божий Недочет, доброй ему памяти, который верно и честно служил своему народу…» Вот так ее отбрил, а у нее аж глаза на лоб от удивления.

— Не знаю, как насчет памятника, — сказал Денис, — а портрет твой повесим в клубе на видном месте. В рамку застеклим и повесим!.

Недочет сощурил хитрые глаза.

— Благодарствую, Денис Андреич, — сказал он. — Только не рано ли меня хотите на тот свет сбагрить? Смотри, как бы я всех вас не пережил. Я двужильный.

Он понюхал табаку и вдруг сделался серьезным.

— Хочется до коммунизма дожить. Хоть одной ногой в коммунизм вступить. Чтобы хоть посмотреть, как люди жить будут… — Он поднял голову, и глаза его блеснули в сумерках. — Слыхал, Верка-то наша отличилась, Обухова девка? Не слыхал? Ну, брат!.. Знамя переходящее получает.

— Откуда узнал?

— Из района бумага пришла. Арсей сказывал.

Денис не понимал, о каком знамени говорил Недочет, но не стал расспрашивать.

— Иван Иваныч, — сказал он, — плотники без табаку сидят.

— Знаю, — сказал Недочет.

— Дубняк курят.

— Знаю.

— Ты бы помог.

— А что я могу?

— Тебе видней, — сказал Денис. — Молодого разрешил бы, что ли, малость подрезать?

— Куда он годится, молодой-то? Трава — не лучше дубняка. Терпеть придется — один выход:

— Ребята говорят, весь терпеж вышел.

— Ничего — поговорят и вытерпят. Табак — не хлеб.

В комнату вошел Дмитрий Медведев.

— По какому делу? — спросил Недочет.

Подросток переступил с ноги на ногу, опустил голову.

— Пегая плечо побила, — проговорил он еле слышно.

— Та-ак!.. — угрожающе сказал Недочет. — Гриву из-под хомута забыл выпростать? Так, что ли?

Дмитрий молчал.

— Где Пегая-то? — спросил Недочет.

— Там, — показал Дмитрий в окно, — у крыльца.

Недочет выбежал на улицу. За ним вышли Денис и Дмитрий. У крыльца, привязанная к перилам, стояла высокая и костлявая пегая кобыла. На левом плече ее виднелась рана в каплях запекшейся крови. Мухи роем вились над ней. Отгоняя их, кобыла вздрагивала плечом, часто потряхивала головой.

Недочет осторожно потрогал стертую кожу.

— Куда же твои глаза глядели? До самого мяса освежевал, подлец!.. Задрать бы тебе штанишки да вот так бы!.. Чертенок лопоухий! На словах — что на гуслях, а за дело взялся — напакостил. Веди на конюшню, а сам с завтрашнего дня — к бабам на подсолнух. Ни на что ты больше не способен!

— Прости, Иван Иваныч, — тихо сказал Дмитрий с трудом удерживаясь, чтобы не расплакаться. — Прости, больше не буду.

— Ни за что! Ни за что не допущу к лошади! Ты посмотри, что ты с ней сделал? Ежели бы она, бессловесная скотина, умела разговаривать, что бы она тебе сказала, а? Сосунок ты, а не пахарь, — вот что она тебе сказала бы!

Дмитрий покорно выслушал обидные слова, понимая их справедливость. Он готов был на все, лишь бы избежать позора и из пахарей не попасть на прополку.

— Ну, чего стоишь, как столб посередь дороги? Сказано, веди на конюшню.

Но Дмитрий не двинулся с места.

— Прости, Иван Иваныч! — снова с мольбой произнес он. — Больше не буду…

— Прости, прости! Заладил, как поп на клиросе… Ты у нее проси прощения. Откуда я знаю, что опять ее не изувечишь? Кто будет порукой?

Недочет внимательно посмотрел на подростка и смягчился.

Маленький, худенький, с тонкой жилистой шеей, со спутанными волосами на голове, Дмитрий стоял перед Недочетом, как перед судьей, беспомощно опустив руки. «Ишь ты! — с жалостью подумал Недочет. — До войны вот такие шкеты еще играли в бабки и никаких забот не знали».

— Ну кто ж поручится за тебя, головастый? — спокойнее спросил Недочет. — Вот Денис Андреич, твой секретарь, может, он скажет защитное слово?

Денис подошел к Дмитрию, положил на его острое плечо руку. Мальчик поднял глаза. С минуту они смотрели друг на друга.

— Я ручаюсь за него, Иван Иваныч, — твердо выговорил Денис.

— Ну, хорошо, — обрадовался Недочет, хотя старался быть попрежнему суровым. — Бери Пегую. Скажешь Матвею Сидорычу, чтобы подплечник сделал. Да смотри мне!.. В другой раз пощады не проси. Ну, марш!..

Дмитрий с благодарностью взглянул на Дениса, отвязал Пегую и повел ее вдоль улицы. Пройдя несколько шагов, он заплакал от радости — ему снова доверили трудную работу.

Недочет и Денис вернулись в правление. В комнате было темно. Старик снял со стены лампу-трехлинейку, клочком газеты протер стекло, зажег спичку. Огонек в руке дрожал — старик был расстроен. Недочет повесил лампу на старое место: жидкий бледноватый пучок света упал на середину комнаты, углы попрежнему тонули в потемках.