Большая родня - [360]

И вдруг замирают, по порядку исчезают, будто входят в землю болотные огни, те синеватые блики, отцветают красные подвижные нитки бус, только слышно, как стонет и барахтается тьма. Что-то в ней откатывается, быстро, испугано. И крики боли, усиленные водой, сопровождают путь побега.

— Есть порядок! — кладет Черевик на крепкое загрубелое плечо нагретый пулемет и ведет свой участок к отряду.

Глубоко в тусклой воде поблескивают звезды. С того берега приторно, пресно пахнут болотные травы; тонко свистнула пара напуганных чирят, летящих подальше от человеческого гула. Несколько партизан, быстро перекинув на тот берег два бревна, плотно пригнали их друг к другу. Дмитрий первый провел Орла через мостик, немного прошел берегом и остановился перед топью, которая узким и длинным желобом тянулась над рекой… Кто-то бросился сгоряча вперед. Заклокотала, зашипела под ногами тина.

— Хлопцы! Увяз! Вытягивайте!

— Зачем же тебя лихая година туда погнала!

— Тяни скорее! Еще спрашивает!

Спустя время прыснул смех и, видно, тот, кто чуть не утонул, недовольно объяснял:

— Не прошел и нескольких шагов, а увяз по самый пуп.

— Что, набрался тины?

— Оно с кропивкой — попарит лучше, чем в бане.

— И чего бы я смеялся над старшим…

Дмитрий любовно погладил своего Орла, и рука его мелко задрожала на подвижной мягкой шерсти. Конь игриво потерся головой о руку командира, дугой выгнул крепкую шею.

Еще несколько партизан бросились искать переход, но скоро, забрызганные и злые, возвращались назад.

— Что будем делать, Дмитрий Тимофеевич? — с тревогой спросил Мель, ведя коня за повод. — Чертова низина. Хоть бы ивняк какой был. А то голая, как лысина.

— Гиблое место, — не выдержал даже Лазорко Иванец.

Молча прошлись над берегом и остановились, где болото сужалось — твердый зубчик луговины клинком врезался в него.

— Будем отсюда лошадьми перескакивать, — после долгой паузы ответил Дмитрий пулеметчику.

— Товарищ командир, разве можно? Коней сразу потопим, — взволнованно промолвил партизан.

— Слабые ближе увязнут, сильные — дальше проскочат. А наши, может, и на тот берег вынесут.

— Как жаль, — вздохнул Мель и тоже зачем-то погладил рукой своего коня.

— Жаль. Но сейчас другого выхода нет.

— Эх! — только и вырвалось у Иванца.

После того как партизаны бросили на болота бревна, из которых сделали мост, Дмитрий приказал Иванцу первому гнать своего рослого коня. Разогнал Лазорко Бурелома и будто нырнул в темноту. Несколько раз под копытами глухо стрельнуло, чмокнуло болото, а потом забился конь на месте, вынимая и не в силах вынуть задние ноги, вот и передние уже безнадежно втиснулись в свой гроб. Лазорко легко сполз с Бурелома на правую сторону, дотянулся до бревна и, пошатываясь, выбрался назад на берег.

— Угробил своего, — хотел твердо промолвить, но голос дрогнул, и партизан, махнув рукой, отошел к речке, прислушиваясь, как бьется и стонет в топи его крепкий конь.

Друг за другом летели всадники в глубину ночи и, забрызганные, отяжелевшие, перебираясь от увязшего к увязшему коню, пробирались назад. Мертвое болото ожило страшной жизнью: клокотало, чмокало под копытами и стонало, словно умирая. Только берег затих — ни один партизан, кроме Дмитрия, не промолвил ни слова.

Далеко за середину трясины проскочил Пантелей Желудь на своем легком белокопытом красавце и молча заплакал, в последний раз прислонившись к гриве Шпака. Добрался до речки, лег на землю, обхватив голову руками. Еще дальше добрался Тур и, возвратившись на берег, не подошел к Дмитрию.

— Прощайте, кони… дорогие наши… — вздохнул Алексей Слюсарь.

Джмок! Ждмок! Чмок! Глок! — отзывалась ночь, и тонкое ржание, похожее на плач, растекалось по невидимой темноте. Дмитрий, припадая к седлу, пустил Орла. «Может перескочит» — загорелась в сердце надежда. Как птица, влетел Орел в болото; стелясь и вытягиваясь, он минует косую живую цепь, вылетает на середину болота и только здесь начинает оседать. Но, могучими прыжками взвиваясь вверх, выскакивает из тины и снова вязнет, и снова вырывается.

Вот уже берег. Еще несколько прыжков! И вдруг Орел глубоко оседает, еще взвивается свечкой на дыбы, и уже не может вырваться из болота.

— Орел, Орел! — не слыша собственного тела, соскакивает Дмитрий на траву и, держась за повод, скользит вперед. Он увязает только по колена — дальше под ногами твердый грунт.

Горячо храпя, бьется конь, обдавая Дмитрия болотистой водой.

— Переправляйся! — командует Горицвет.

Зашевелился противоположный берег. Осторожно, идя по живому мосту, начали перебираться партизаны к своему командиру. И когда кони узнавали своих хозяев, которые по ним переползали дальше, к берегу, на миг замирал хриплый стон, и гнетущее предсмертное ржание врезалось в неласковую ночь.

— Припал я к своему, а он мое лицо губами ищет. А из глаз слезы, как фасолины, текут, — кусая губы, произносит Пантелей Желудь.

— Да. Конь, как человек, плачет. И голос у него перед смертью человеческий, — согласился Слюсарь

Последним переправился Тур и остановился возле Дмитрия.

— Веди, Тур, отряд. Я догоню вас, — не слыша своего веса, Дмитрий подошел к коню, охватил руками его голову и услышал, как горячо защемили ладони: густые слезы двумя струйками текли по мягкому ворсу, а глаза Орла блестели, как огни. Поцеловал Дмитрий своего товарища в лоб и бросился на берег.