Большая реставрация обеда - [22]

Когда Нерон, следуя доносу, дал понять гражданину Петронию, что больше не заинтересован в его существовании – Петроний не стал испытывать терпение императора. Созвал друзей и вскрыл себе вены. После чего и состоялся тот знаменитый обед, описанный Тацитом, да с такими подробностями, как будто вездесущий Корнелий сам находился среди гостей. Ему и предоставим слово: «Расставаясь с жизнью, он (Петроний) не торопился ее оборвать и, вскрыв себе вены, то, сообразно своему желанию, перевязывал их, то снимал повязки. Разговаривая с друзьями, он не касался важных предметов, и от друзей он также не слышал рассуждений о бессмертии души, но они пели ему шутливые песни и читали легкомысленные стихи».

И вот человек, истекающий кровью, во главе обеденного стола – диктует свое завещание, в котором описывает безобразные оргии императора и поименно называет всех распутников и распутниц. После чего отправляет подобное завещание Нерону и, покончив с обедом, засыпает навсегда… И когда он успевает написать «Сатирикон» – я не понимаю!

Персонаж Прага. Типичная квартира в типовом доме

Должен сознаться, повелительница, что мне нередко приходилось грешить: ведь я – человек, и еще нестарый. Но до сих пор ни разу не провинился я настолько, чтобы оказаться достойным смерти. Перед тобой – повинная голова. К чему присудишь, то я и заслужил. Я совершил предательство, убил человека, осквернил храм. Соответственно этим преступлениям – требуй наказания. Захочешь моей смерти – я приду с собственным клинком…

Петроний Арбитр. Сатирикон

Какая мне разница – Гай или Тит?!

Он сидел в ванне по пояс в кровавой воде, и не надо оканчивать медицинский университет, чтобы распознать труп, здравствуйте, уважаемый труп, с вами разговаривает живое тело, я не стала кричать, ой, мамочки, я не стала набирать дрожащими пальцами номер девятьсот одиннадцать, я присела на край ванны и принялась изучать труп, как будто всю жизнь только этим и занималась, не знаю, что на меня нашло!

Еще, не пойми для чего, я засунула в ванну указательный палец, чтобы измерить температуру воды, девушка, море сегодня теплое, мог бы спросить труп, как будто я собралась купаться вместе с ним, сказала «бррррр», и, когда труп еще двигался, он залез туда в верхней одежде, чтоб не замерзнуть, в рубашке и брюках, а стильный пиджак за несколько сотен баксов положил перед ванной, как банный коврик, убрал с табуретки тазик с замоченным бельем и поставил туда лакированные туфли, начищенные до блеска, я взяла и вернула свой тазик обратно, не знаю, что на меня нашло!

Но возможно, вода просто остыла, покуда я шлялась по городу часа четыре, и свидетелей у меня нет, потому что я шлялась черт знает где и не помню сама, куда заходила, а труп в это время взял и отрезал опасной бритвой рукава рубашки по локоть, а потом вскрыл себе вены и успокоился, глядя, как медленно течет кровь, а может, кровь текла быстро, и через пару минут он потерял сознание, вытер бритву о галстук и бросил ее в раковину, то есть вначале, как психопат, искромсал себе вены, а потом преспокойно стал вытирать бритву, что выглядит очень странно, но не идет ни в какое сравнение с надписью на лбу, которую он сделал химическим карандашом, не знаю, что на него нашло!

ГАЙ ПЕТРОНИЙ АРБИТР

Вот это было странно так странно, можно сказать, непорядочно, потому что приличные люди не занимаются каллиграфией в чужой ванне, не упражняются с химическим карандашом и не заглядывают в тазики с женским бельем для стирки, чтобы не схлопотать по морде! От этого вывода я разозлилась и моментально пришла в себя! После чего стала анализировать ситуацию…

Как человек мог вообще что-нибудь написать на собственном лбу? И с какой стати? Он же не гуттаперчевый мальчик? Значит, кто-то ему помог – до или после смерти. И карандаш был не химический, а мой. Для глаз, а не лобной части. Черного цвета. И теперь он был в стаканчике вместе с зубной щеткой. А я же не дура, чтобы туда его ставить. Я вытащила карандаш из стаканчика и написала на своей руке большими печатными буквами слово «ТИТ». Потом поднесла руку ко лбу покойного и сравнила цвет. Он. Затем отошла к раковине и принялась отмывать со своей руки «Тита».

Можно было подумать, что я – зомби. У меня в ванной находится труп, а я веду себя, как бы помягче сказать, нечувствительным образом. Не падаю в обморок, не зову на помощь, не трясу в судороге конечностями. Можно было подумать, что четыре часа назад я зарезала этого мужчину, а потом преспокойно отправилась в ближайшее заведение – пить кофе со сливками. После чего вернулась обратно, пронумеровала труп и теперь размышляю – что с ним делать дальше.

По правде говоря, именно об этом я и размышляла. Что делать дальше? Конечно, можно закрыть глаза, сосчитать до пятидесяти и понадеяться, что труп исчезнет таким же невероятным способом, как появился. А можно вытолкать труп за дверь и спустить на первый этаж в лифте. Пусть его там находят. И думают – откуда он взялся. А я приму каких-нибудь транквилизаторов и вымою ванну. Потому что не хочу общаться с полицией. За всю свою жизнь я не совершила ничего предосудительного – это моя точка зрения. А по мнению полиции – может, и совершила. Откуда я знаю? И весьма вероятно, что мои законы не сходятся с общепринятыми. Но в любом, извините, случае – к этому трупу я не имею ни малейшего отношения. Только была с ним знакома, когда он еще не был трупом.