Большая расплата - [122]

— Не верь всему, о чём думаешь, — пробормотала Амелия.

Гамаш кивнул.

— Но они не прекратились. Мне никогда не приходило в голову, что он может быть настолько больным.

— Когда вы узнали? — спросила Хуэйфэнь.

— Прошлой ночью, пока смотрел кино.

— «Мэри Поппинс»? — удивилась она. Должно быть, она пропустила этот эпизод.

— «Охотника на оленей». Его смотрел Оливье. — Он подался в их сторону. — Я помогу вам.

— Нам не нужна ваша помощь, — отрезал Жак. — Ничего плохого с нами не произошло.

Гамаш помедлил, прежде чем сказать то, что собирался:

— Знаете, откуда это? — Он дотронулся до шрама на виске. Трое кадетов отрицательно покачали головами, Жак просто молча уставился на Гамаша.

— Однажды я руководил рейдом на одной заброшенной фабрике. Молодые полицейские, ненамного старше вас, были взяты в заложники. Время уходило. Мы собрали как можно больше сведений о месте и захватчиках — количество, сколько у них оружия, где они вероятнее всего расположатся. Мы пошли на штурм. Инспектора Бовуара тогда тяжело ранило в живот.

Кадеты крутнулись на скамейке, чтобы посмотреть на Жана-Ги.

— Троих мы потеряли, — продолжал Гамаш. — Я был на их похоронах. Шёл в похоронной процессии. Стоял рядом с их матерями и отцами, женами и мужьями, с их детьми. Потом я отправился на лечение, потому что был сломлен. Я всё ещё посещаю психолога, когда чувствую, что не справляюсь. Это нормально, это по-человечески. И преступников мы находим именно благодаря нашей человечности. Но это значит, что нашу душу можно ранить и мы страдаем, даже если не истекаем кровью. Ежедневно, когда я в зеркале вижу свой шрам, он напоминает мне о боли. Моей. Но в большей степени об их боли. Но этот же шрам каждый день напоминает мне об излечении. О доброте, которая существует. С добротой мы знакомимся изо дня в день. Даже «в конторе, где тяжким грузом почиют грехи». Слишком легко завязнуть в очевидной жестокости мира. Это естественно. Но чтобы исцелиться по-настоящему, мы должны различать и добро.

— Это не наша вина, — сказал Жак.

— Да я не об этом. И думаю, ты это понимаешь.

— Почему мы должны доверять вам? — задал вопрос Жак. — Трое полицейских погибли из-за вас. Я видел запись. Видел, что случилось. И ещё я видел, что вы как-то умудрились выйти из той передряги героем.

На скулах Гамаша заходили желваки.

Бовуар дернулся, но промолчал.

— Это такой трюк, — сказал Жак, повернувшись к остальным. — Он пытается заставить нас сознаться в вещах, которые выставят на с в плохом свете. Мы должны держаться друг друга. Ничего не говорите ему.

— Вы и не должны ничего мне рассказывать, — согласился Гамаш. — Только если сами захотите.

Он дал им время на размышление, прежде чем продолжить:

— Когда это началось?

Он обращался к Жаку и Хуэйфэнь. Те молчали.

Он обратился к двум другим.

Натэниел открыл было рот, но по знаку Хуэйфэнь снова захлопнул его. И тут заговорила Амелия.

— Когда я отказала ему в сексе, он решил трахнуть меня другим способом, — начала она торопливо, боясь передумать. — Я должна сделать это, объяснил он, или буду отчислена. Он сказал, что вы не хотели меня принимать, и я осталась в Академии только благодаря ему. Но если я буду упрямиться, он позволит вам вышвырнуть меня.

Гамаш слушал и кивал.

— И ты ему, конечно поверила. Да и с чего бы тебе не поверить…

— Я ему не поверила, — сказала Амелия. — Я знала, что он дерьмо. А вы показались таким… — она поискала подходящее слово, — добрым.

Они смотрели друг на друга, и это был момент близости, почти болезненный. Жану-Ги захотелось отвести глаза, но он сдержался.

Он знал, что хранилось в той коробке. И знал, что означает взгляд Гамаша. А ещё он знал, что сама Амелия Шоке даже не представляет, кто она на самом деле.

И кто ей Арман Гамаш.

— Но мне казалось, вы не сможете противостоять ему, — созналась она. — Я не решилась использовать этот шанс. Тем более, когда вы позволили ему остаться.

Она не желала как-то задеть коммандера, она просто объясняла. Но Жан-Ги видел, какое душевное кровотечение вызвали эти её слова. Гамашу оставалось лишь молча слушать.

— Мы верили в вас, сэр, — сказала Хуэйфэнь. — Мы думали, что вот вы пришли и теперь всё закончится, но стало только хуже.

Жану-Ги казалось, он слышит, как бухает в груди Гамаша сердце, готовое в любой момент разорваться.

— Я совершил ужасную ошибку, — сказал Гамаш. — А вы все за неё заплатили. Я сделаю всё, чтобы помочь вам.

И тут — совершенно неожиданно — раздался смех.

Хохот.

— Дюк был прав, — сказал Жак. — Вы слабак.

Хохот перешёл во всхлип.

— ЛеДюк сделал меня сильнее. Я был ребенком. Испорченным, изнеженным. Но он обучил меня. Подготовил к работе в Сюртэ. Он сказал — ничто меня больше не сможет испугать, и он был прав. Он выбирал самый многообещающих агентов и делал их ещё жестче.

— Ты ошибаешься, — сказала Хуэйфэнь. — Он выбирал самых для него опасных. Тех, кто мог независимо мыслить. Тех, у кого однажды хватит характера противостоять тому, чему он учил. Помнишь, каким ты был в тот первый день в Академии? А я помню. Ты был совсем не изнеженным и испорченным. Это ЛеДюк тебе внушил. А на самом деле ты был весёлым, умным и заводным. Ты хотел помогать, делать добро.