Большая Полянка. Прогулки по старой Москве - [34]

А сам директор лечебницы в своем завещании писал: «Имея же знатное собрание оригинальных картин, скульптуры, мраморные и литые бронзовые фигуры с их пьедесталами, которые яко редкости собирал я долговременно, получал случайно и от дружбы покойного двоюродного брата моего и друга князя Дмитрия Михайловича Голицына и приобретал оные не малым иждивением и кои в жизни моей праздное время занимали и доставляли мне удовольствие. Размышлял я долго, каким бы образом и кому оставить без раздробления столь полную и знаменитыми живописцами составленную коллекцию? Думал я так: „Ежели оставить оныя моим наследникам или моим близким воспитанникам, в таком случае вся коллекция раздроблена бы была на разные и многие части, а вместе с тем, как я тогда желал, сохраниться бы не могла“».

Оставалась лечебница.

Правда, в скором времени картины были проданы, а выручка с них направлена на больничные нужды. Здание галереи приспособили под медицинские задачи. Но она, тем не менее, вошла в историю как первый общедоступный художественный музей Первопрестольной.

* * *

В советские времена больницу объединили с Первой градской. Получился громаднейший лечебный комплекс с очень сильными врачами, но при этом по-советски неприютный. Поэт Юрий Карабчиевский писал о нем в «Осенней хронике»:

В огромной, омерзительной больнице,

питающейся стонами и вонью,

ощупываю теплые приборы

и в синьке затаившиеся схемы

беспомощно пытаюсь разгадать.

Мне душно. Мне сейчас не до приборов.

Сейчас, потом, вчера, сегодня, завтра…

А впрочем, завтра – это не сегодня.

Сегодня я не кто иной, как я,

а завтра буду некто инородный,

иновременный, иноощутимый.

И вот я говорю: «Приеду завтра».

(Пусть он расхлебывает эту кашу.)

Поспешно собираю инструменты

под въедливыми взглядами сестер,

беру за хвост дымящийся паяльник

и выхожу во двор. И острый воздух

меня укалывает прямо в сердце.

И так стою, вдыхая эту боль.

Тот, кому доводилось там бывать, – поймет.

Кстати, мемуарист Н. Скавронский писал об одной из замоскворецких больниц: «Прислуга крайне невежественна и груба… Больной, чтобы иметь право пользоваться ею, должен необходимо платить ей; выздоравливающий неминуемо тратит на пищу свои деньги. Вентиляции почти нет. Каминов – и слыхом не слыхать. Книг для чтения – нет. Назначены дни посещения, и трудно решить, почему оно не дозволено ежедневно. Погребения крайне небрежны: возят на полуразрушенных дрогах, кладут в едва сколоченные гроба».

Словом, состояние городских больниц, особенно замоскворецких – наша давняя традиция.

* * *

И все равно в таких больницах была некая необъяснимая романтика. Юрий Трифонов писал: «Осенью 1979 года моя дочь Катя, не сдав второй год подряд вступительные экзамены в университет, заболела тяжелым нервным заболеванием, и ее положили в Первую градскую, в психосоматическое отделение. По средам и воскресеньям я езжу ее навещать, и, если хорошая погода, мы гуляем с ней по больничному саду, огибаем петлями старинные корпуса, удаляемся к дальней стороне территории, которая граничит с парком. Оттуда всегда доносится музыка – летом с открытой эстрады, а зимою с катков. Если же погода плохая и гулять нельзя, мы сидим с Катей на деревянной скамейке в коридоре. Но сидеть в коридоре нехорошо: на скамейке тесно, посетители и больные жмутся друг к другу, разговаривают хотя и негромко, но слышно для всех, и разговаривать надо непременно, нельзя молчать. Будет глупо: приехал навестить и молчит. Однако все переговорено и перерассказано. Про Васеньку она слушает без интереса, задает скучные вопросы, и все одно и то же: «А как он ест? Ничего? А зубки мучают?» Но, когда гуляем по саду, можно долго ходить молча.

Я давно уже рассказал Кате, что эти старинные дома, больничный сад и парк – места моего детства, я учился неподалеку отсюда в школе, у меня был друг Левка Гордеев, шахматист и умница, погиб на войне, а мать Левки работала медсестрой в этой самой больнице. Про Левкиного отчима, который болел непонятной болезнью – неохотою жить, я Кате не рассказывал. Потому что у Кати были похожие настроения. На каждой прогулке я добавляю что-нибудь новое о довоенных временах – мне доставляет удовольствие вспоминать! – а то и присочиняю что-нибудь посмешнее или потрогательнее, и порой мне кажется, что Катя слушает внимательно, тогда я радуюсь, я верю в то, что она станет такой, как прежде, но вдруг она опять погружается в оцепенение, не слушает, не откликается, а если слушает, то с равнодушной покорностью, с какой умные дети слушают сказки, догадываясь обо всем наперед».

Вроде бы и несчастье – человек болеет. Но при этом сама атмосфера лечебницы с этим фактом вполне примиряет. Здесь такое – повседневная реальность.

Музей для двенадцати стульев

Нескучный дворец (Ленинский проспект, 14) построен в 1756 году.

Первоначально это здание принадлежало знаменитому горнозаводчику П. А. Демидову. В 1839 году усадьбу приобрел сам император Николай. Тогда же ее перестроили – работами руководил модный в то время архитектор Евграф Тюрин. К более или менее простому, хотя и роскошному, строению прибавились Кавалергардский, Фрейлинский, Кухонный корпуса, Летний, Ванный и Охотничий домики, конюшни и манеж, а также здание гауптвахты.