Большая Ордынка - [69]

Слушают. Молчат. Рассказываю о наших исследованиях, прошу больше не резать «кюветы». Говорю, в каких местах хотим провести новые испытания. Заинтересовались. Начинают задавать вопросы. Отказываются: не резали пузыри. Обещают следить, помочь.

Говорят: будем «доносить», кого заметим.

Уходим с собрания очень довольные. Может быть, счастье в том, чтобы найти общий язык с разными людьми?

Распеваем: «С собою пару-пару-пару пузырей-рей-рей…»

Афанасий Иванович догоняет нас, говорит:

— А институт-то вы свой как-нибудь по-другому назовите. Они вам ничего про это не сказали, постеснялись. Старики, они совестливые…

По вечерам, когда совсем темно, все вместе идем принимать ванны. Ирина светит фонариком. Переходим по мосткам одна за другой. Белоснежные ледяные вершины вокруг. Шумит Аравшан, шумит всегда неожиданно, то громыхает, как поезд, то шипит, как примус, то рокочет, как самолет. Все обманывает… Это акустика гор. Казахи уже спят, ванны свободны. Войдем в маленький домик, засветим свечу, разденемся — и бултых в бассейн.

— Ах ты гадина! — кричит Леночка и начинает лупить кедой полнотелую, здоровенную лягушку. Они постоянно забираются в бассейн погреть косточки.

— Не тронь, не тронь. Может быть, это царевна, — останавливается Лера. Ирина хватает лягушку за лапу и вышвыривает за дверь:

— Царевна!

— А кто знает, может быть, и так.

Своеобразное существо эта Лера. Как-то заглянула в ее рабочий журнал. Вижу между цифрами и расчетами что-то вроде стихов. Не утерпела, прочла:

Пробую мир огорода.

Как птица раскинул бурак

Красно-зеленый хвост.

Сколько премудрости нужно капусте,

Чтоб так закрутиться в кочан?

Скрывает, что пишет. Исподволь завела с ней разговор, похвалила.

Она уклонилась:

— А это и не стихи. Так, для себя.

Но однажды показывает мне:

— Про Афанасия Ивановича написала.

Шрам во всю щеку,

Усталость глаз,

Висков седина,

Но как твердо держит рука

Скупой осенний букет.

— Молодец, — говори, — хорошая зарисовка. Только это не Афанасий Иванович.

— Почему?

— Нет в его глазах усталости. Напротив: жажда жизни, интерес ко всему, нерастраченность чувств. Он счастливый человек!

А Лера отвечает растерянно:

— Но я об этом и написала.

Выходит, я не поняла. Бывает.

…Плещемся в бассейне. Запеваю:

С собою пару-пару-пару пузырей-рей-рей

Берет он, плавать не умея.

— Пожалуйста, мадам, перестаньте. Ну, что вы придумали эту дурацкую песню! — просят девчонки. Придумала… Они даже не слышали ее никогда. Иное поколение, иные песни.

— Вот вы все с ними носитесь — поколение, поколение! По-моему, они просто ничего не понимают, болтают о чем-то часами, шепчутся, — говорит Ирина.

А я думаю: вот бы их послушать…

— С Ленкой хоть работать легко, у нее в руках все горит, — не унимается Ирина, — а уж ваша Лера — одно мучение. Уставится в одну точку и думает. О чем? По горам ползает, все шарит, ищет. Чего? И почему это вы все у нее на поводу? Не понимаю. Утром послала к холодному источнику смерить окислительно-восстановительный потенциал. Жду, жду, не возвращается. Пошла сама. И чем же, вы думаете, они там с Ленкой занимаются? Целуются с ручьем! Улеглись на берегу и целуются с ручьем.

— Но это же чудесно!

— Вечно вы придумываете, мадам.

Залезаем в спальный мешок, устраиваемся на своих дощатых топчанах. Читаем при свечах, все одновременно, «Слова» Сартра, — ведь у каждого по книжке.

— Чепуха какая-то, — заявляет Ирина.

— А мне правится, — говорит Лера.

— Экзистен-циализм, — заучивает Лена.

— А ты попробуй с разбегу, так легче, — советует Лера. — Как вы его понимаете? Раскольников экзистенциалист? — обращается она ко мне.

Поставят вопрос, так сразу и не ответишь.

— В какой-то мере да, если бы не самоугрызения, — отвечаю ей.

— При чем тут Раскольников? Это же Достоевский. И нечего его путать с современной западнобуржуазной философией. Мы проходили на семинаре, — говорит Ирина. — Не понимают, а лезут в рассуждения.

Они понимают все лучше нас, думаю я.

Мы помогаем Саблину, ворошим сено. Ах как он косит. Один взмах — целая копна. Смотрим на него, как зачарованные. Высокий, легкий, весь слажен для гор, один шаг — километр.

— Кончится покос — возьму вас на охоту.

Пообещал нам, но взял одну Лену. Пришел до рассвета, разбудил ее, и я проснулась.

— Куда вы потащитесь, мадам, вам ведь за нами не угнаться.

Думаю — что же им мешать… Ушли.

Утром Ирина страшно возмутилась и тут же скомандовала Лере собираться в маршрут. Я осталась одна.

Уборка в нашем домике несложная. Но украшение его постоянно рождает в нас дух соревнования.

Кроме дощатого стола и топчанов, у нас ничего нет. Как-то Лера протянула между стен веревку, вытащила из рюкзаков все наши тряпки, развесила их, начала раздумывать: то отойдет в одну сторону, то в другую, смотрит, перевешивает. Потом позвала нас.

— Смотрите, — говорит, — красиво?!

И правда. Платья, брюки, тельняшки, косынки в определенном сочетании цветов и формы вдруг заиграли. Наше жилье сразу преобразилось. Ирина сперва поворчала, а потом сама вошла во вкус и ревностней других теперь участвует в создании новых вариантов. Каждый день наша «наскальная живопись» обновляется.

Саблин оценивает наше творчество, и все мы очень дорожим его похвалой, но ни одна из нас в этом не признается. Как важно женщинам внимание мужчины — вечный источник вдохновения.