Большая Ордынка - [40]

— Три с половиной килограмма. Я всех на пляже обошла. Денег собрала порядком. Милиционер трешку дал и кассирша тоже, и шмоток принесла.

Станислава внесла свою лепту, и бабка приняла как должное ее щедрость.

— Ребенку много нужно, только давай. На рынок сходила, Клавке всего набрала. Мясник мне мяса отвалил. Но по всему вижу, Клавку он отошьет. Да и на что она ему, у него свои дети.

Странно, но теперь даже и на работе Станислава нет-нет да и вспомнит про Клавку и спешит по вечерам на пляж…

— Сегодня Кривой в родильный приходил, фрукту принес, записку передал. Ребенка на себя зарегистрировать хочет. Клавка, дура, фрукту не взяла и записку порвала. Видала, что девка выделывает? Все вроде у нее хорошо, выпишут скоро. Ты смотри, как море разбушевалось…

Сегодня море идет косыми буграми, шваркает о берег, ходуном ходит. А воздух все так же горяч, застыл как стекло, и в черном небе мелкие, далекие звезды.

— К новой луне, — говорит бабка.

Целую неделю Станислава не была на пляже. В районе, иуда она поехала по работе для решения неотложных дел, нет-нет да и вспоминала про бабку: «Что там у них?»

— А я вся извелась, — встретила ее бабка. — Думаю, уехала насовсем, не простилась. Такое ведь бывает. У нас все хорошо. Парень растет, здоровый такой, пойдем покажу.

В сторожке, на деревянных козлах устроено подобие кроватки. «Вифлеем», подумала Станислава. Бабка деловито разворачивает ребенка, хлопает по попке, и он начинает плакать. В белой пеленке шевелится маленькое существо, желтоватое и сморщенное.

— Зачем же его будить? — говорит Станислава, понимая, что тетя Паша делает это только для нее.

— Ничего, ничего, сейчас успокоится.

Бабка сует ему что-то вроде соски, и ребенок начинает чавкать. Она запеленывает его и гордо заявляет:

— Ну, что я тебе говорила. Он мою титьку лучше материной берет. Я печенья в марлю ему нажую, а он и рад стараться. Видала?

Станислава смотрит на ребенка, на сияющую тетю Пашу.

— Почему он такой желтенький? — спрашивает она.

— Желтушка, — отвечает тетя Паша. — Это пройдет. Я из него такого парня выращу. Он у меня здесь как на курорте. Пляж-то ведь весь его.

«Нет, — думает Станислава. — Все это не для меня».

Подходит срок командировки. Перед отъездом она идет на пляж с прощальным подарком для бабки. Нелегко было выбрать отрез на платье по ее заказу. У тети Паши оказалось слишком много претензий. И чтобы не только для зимы, но и не для лета, поскромнее, но не совсем старушечье. В полоску не надо и в горошек тоже. Станислава надеялась, что угодила ее вкусу.

Бабка встречает ее мрачно и даже не идет, как всегда, к морю вместе с ней.

Напоследок Станислава заплывает далеко по лунной дорожке, и когда возвращается обратно, бабки нет на скамейке. Она неслышно подходит и молча садится рядом. Станислава достает сверток с отрезом. Бабка молчит, не разворачивает сверток.

— Что-нибудь с ребенком? — спрашивает Станислава.

— Все хорошо. Здоров, — отвечает тетя Паша.

— А Клавка?

— А ей что сделается, — произносит бабка и долго молчат. Станислава ждет.

— К Кривому твоя Клавка ушла. Гнала его, гнала, а теперь вот как оно поворотило. Говорит, какой-никакой, а ребенку отец нужен. Само собой, нужен отец.

«Вот оно как поворотило, — думает Станислава, — бедная бабка».

А тетя Паша все смотрит и смотрит в морскую даль.

«Как же ее утешить? Может, рассказать про себя, поделиться», — колыхнулось желание у Станиславы, но что-то непонятное удерживает ее, почему-то кажется, что поделиться с бабкой своим горем, это как бросить в море заветное кольцо…

И будто бы читая ее мысли, тетя Паша говорит вздохнув:

— Вот и остались мы с тобой одни. Одни-одинешеньки.

А море тихое-тихое. Множатся на горизонте сейнеры, мерцают, вытянулись в длинную огнистую цепочку.

Южное пекло

«Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России». Целиком могу согласиться с Лермонтовым. Специально даже перечитывал этот его рассказ. Замечательный был писатель. Но Тамань городишком, даже самым скверным, никогда не была, всегда только станицей. Станица она и теперь. И нет в ней буквально ничего привлекательного. Только что море, да и то, какое это море, искупаться противно. Все затянуто водорослями, и гнилью пахнет. Специально спускался к берегу — все Лермонтова вспоминал, изучал описанные им места.

Домики, может быть, и стали получше. А в остальном — ерунда.

Осмотрел станицу. В парк зашел. Только одно название, что парк, какие-то щипаные деревья. Но бюстик Лермонтову стоит. Так себе бюстик, никакого сходства, хотя написано: «Лермонтову». Очень они его здесь чтят, своим считают. Чудаки! Будто что-то он для них сделал. «Увековечил!» Странный народ. Каждый так и шпарит цитатами из него — и в магазине, и на пристани. Я на пристань специально заходил. С катерами здесь все в порядке. Это меня и не удивило, ходят три раза в сутки, не как при Лермонтове. Теперь бы дожидаться ему не пришлось. А вот что удивило меня в Тамани, так это то, что говорят здесь и рассуждают так, словно война была вчера, а не четверть века назад. Будто бы и не было других событий в жизни.

Правда, это касается пожилых. С молодежью на эти темы не разговаривал. Да и вообще, в чем она может разобраться, молодежь?..