Большая Ордынка - [14]

Что я такого плохого сделала? Ведь всем этого так хотелось — моего института. Я бы ничего и не выдумывала, никогда бы не обманывала. Разве это легко? Но уж раз все вы так хотели, волновались, переживали, то ради вас я и пошла на это, и все разыграла. А теперь меня же обвинят. Я хотела только, чтобы все успокоились. Обо мне ведь никто не подумал. Дали бы хоть осмотреться в Москве, никуда не гнали. Может, я и устроилась бы на какой-нибудь завод и еще как бы хорошо работала. Нет, подавай всем институт. Ну и получилось. Никто никого не может понять, и главное даже не хочет. А вот я всех хочу, и за это меня же осуждают.

Почему они вообразили, что во мне много всяких талантов? Наверное, потому, что так им всем хотелось. Мне даже как-то стыдно становилось, когда меня нахваливали. Особенно Танечка, она так и попалась на эту приманку, даже жалко ее. Московской сенсации ждала, воспитала гения. Флоренский, он, конечно, мне сразу сказал: «Все это дилетантство, пока». Да и вообще-то ничего не будет. Молодец! Хоть он и большая сволочь. Я понимала, им всем надо козырять мной. А я не хочу, назло.

Что касается Флоренского, то пусть у него успех и деньги, меня это мало волнует. Даже, как бы это сказать, может, не было бы у него ничего, мне бы с ним было интересней. Успех надо удерживать, а это скучно, и люди, его удерживающие, сами делаются скучными. Пошел он к черту. Слишком много воображения, а у меня молодость.

Самолюбие? Нет. Его и не было никогда, все, что я делаю, происходит не от него, скорее напротив.

Готова ли я к этой поездке? Это проба моих сил, настоящая. Мне сказала Танечка, что я не способна на большие поступки. Не это она, конечно, имела в виду, так просто сказала, к чему, даже не помню уже. А вот я не знаю, не задумывалась, может быть, и способна. Важно, чтоб судьба так сложилась, ведь не на пустом месте их совершать, поступки. Мою поездку я и не рассматриваю как поступок. Это необходимость и свобода или, наоборот: свобода и необходимость. Что я хуже или лучше других? Хочу, чтобы так было, как будет, как со всеми.

Ни счастья, ни солнца, ни света не прибавилось в мире. А почему же мне так легко и хорошо сразу стало. Это, наверное, потому, что пришло решение, окончательное.

Я составила тест, Москва посередине. Черное или белое? Запад или восток? Юг или север? Пустыня или горы? Море или лес? Выбираю только белое, восток и север одновременно, горы и лес одновременно. Еду и никому ничего не скажу, ни единого слова. Все гремит про эту стройку: радио, газеты, телевидение, кино. А я — молчок. Пусть это будет моей тайной. Мне всегда хотелось ее иметь — тайну. Так оно и получилось. И никого мне не надо и ничего. Еду. Не пропаду. Ничего не потеряю, только смогу найти. Кого? Что? Во всяком случае, себя.

Все, что было в Москве, меня не коснулось. Пусть ничего и не было в моей жизни. А потом, через несколько лет, напишу письмо Танечке, то есть Татьяне Павловне, так, мол, и так — за все спасибо. Я живу хорошо, вышла замуж, у меня дочь. Может быть, сын? Нет, конечно, дочь. У нас все очень даже скромно, не как у вас, но ведь это совсем не важно, и мы счастливы. Вы спросите, кто мой муж. Разве это имеет какое-то значение, хороший человек. Мы растим дочь, понимаете! И я так ее люблю, как никто никогда не любил.

Маме и папе тоже напишу, пожалуй, даже бабушке. Приезжайте к нам в гости.

А пока — прощай Москва.

Передвижная лаборатория

Шумят, шумит Псузаапсе.

— Где хочешь, можешь в брод ее перейти, а грохоту на все ущелье, — говорит Клотильда Павловна.

Белоглазая бабка Варвара посадила нас ужинать.

— А ты не смотри, что она такая, потому как разгуляется, все на своем пути снесет. Оттого у нас здесь и не строятся, — говорит она.

Я так натряслась за дорогу, все тело побито, и так устала, что есть совсем не хочется.

Бабка ворчит:

— Не чинитесь, ешьте, что подано, второй раз греть не буду.

Чаю выпью, пожалуй. Соблазняет стакан с медом. Протягиваю руку, чтобы взять его, но бабка, заметив мой жест, хватает стакан и уносит.

На губах Клотильды Павловны появляется чуть заметная улыбка:

— Мы в ее власти.

В хате неряшливо, грязно. За окном оголтело и безостановочно лает собачонка. Визгливый, противный лай. Закроешь окно — духота.

— Ничего не поделаешь, приходится терпеть. Мы считаем, что нам еще повезло. Жилья здесь нет. В палатке не лучше, и кто бы стал возиться с едой, — говорят она.

«В палатке лучше», — думаю я, но молчу. У меня свои задачи. Какое претенциозное имя Клотильда, не современное, но ей подходит, чувствуется в ней заглушенное клокотанье. Под сорок, движения вкрадчивые. Глаза как у рыси, зеленые, раскосые.

В Москве меня предупреждали — вредная, но от нее многое зависит. Со мной Клотильда Павловна предельно любезна. Позаботилась даже о спальных мешках, хотя в ее обязанности это не входило. Мешки новые, поролоновые, на молниях, я даже еще не видела таких.

За двадцать километров от моря, курорта — и такая глушь. Кто бы мог подумать?! Добирались сюда чуть ли не восемь часов. Часть пути машина шла прямо по руслу, против течения.

А дальше вверх. Кругом одичавшие черкесские сады, каштановые леса. И тишина. Деревья давно отцвели, но сладковатый аромат все еще стоит в воздухе. Редко попадается хутор — два, три двора, и опять никого.