Большая книга стихов - [11]

Лишь бы воздух был чист, и глубок небосклон,

И вокруг ни души не видать.

Вот уже за спиною мечеть и погост,

И долина блестит вдалеке.

Полумесяцем там перекинулся мост,

В безымянной колеблясь реке.

Очевидно, река здесь недавно бежит,

Изменила недавно русло.

Там, где раньше бежала, там щебень лежит,

И каменья чисты, как стекло.

Долго странствовать буду. Когда же назад

Я вернусь, не увижу реки:

Только россыпи щебня на солнце блестят,

Только иверни да кругляки!

Оскверню ли я землю хулой иль хвалой?

Постою, погляжу и пойду.

За скалой многоуглой, за каменной мглой

Безымянной рекой пропаду.

1938

"В неверии, неволе, нелюбви…"

* * *

В неверии, неволе, нелюбви,

В беседах о войне, дороговизне,

Как сладко лгать себе, что дни твои —

Еще не жизнь, а ожиданье жизни.

Кто скажет, как наступит новый день?

По-человечьи запоет ли птица,

Иль молнией расколотая тень

Раздастся и грозою разразится?

Но той грозы жестоким голосам

Ты весело, всем сердцем отзовешься,

Ушам не веря и не зная сам,

Чему ты рад и почему смеешься.

1940

ЧАБАН

Чабан, коня поставив на приколе,

Заснул, не закрывая глаза карего.

Две-три кибитки в диком чистом поле.

Над полем небо, а на небе — марево.

Здесь рядом насыпь свежая с курганом,

С могилами бойцов — могилы схимников.

Здесь пахнет сразу и речным туманом,

И горьким кизяком из темных дымников.

Здесь медленные движутся верблюды,

Похожие на птиц глубокой древности,

И низкорослы, и широкогруды,

Здесь люди полны странной задушевности.

Здесь, кажется, нет края серой глине.

Пустыня. Суховей поднялся надолго,

И побелели корешки полыни,

И пылью красная покрылась таволга.

Пустынна степь, но за степною гранью

Есть мир другой, есть новая вселенная!

Вставай, беги, скачи к ее сверканью!

Заснул чабан, заснула степь забвенная.

Не так ли дремлешь ты, душа людская,

Сухая, черствая… Но вспыхнет зарево,

И ты сверкнешь — прекрасная, другая,

Таинственная, как степное марево.

1940

ПЕРЕД МАЕМ

Был царствия войны тяжелый год.

В тот год весна к нам дважды приходила,

А в третий раз она пришла в обход,

Затем, что всюду стражу находила

Безжалостной зимы. Был долог путь,

И, поднимаясь медленно, светила

Дрожали в сером небе, точно ртуть.

Тельца и Близнецов мерцали знаки,

Но в свете дня была густая муть,

Как бы в глазах взбесившейся собаки.

Три раза реки прятались во льду.

Три раза полдни прятались во мраке.

1941

В ЭКИПАЖЕ

Ветерок обдувает листву,

Зеленеет, робея, трава.

Мирно спят поросята в хлеву.

Парни рубят и колют дрова.

Над хозяйством большим экипажа

Рвется дождика тонкая пряжа.

Словно блудные дети земли,

У причалов стоят корабли.

Тихо. Изредка склянки пробьют,

Огородницы песню споют.

К сердцу берег прижал молчаливо

Потемневшую воду залива.

Край полуночный робко цветет,

Да и где ему смелости взять?

Только речь о себе заведет

И не смеет себя досказать.

Вот и песня замолкла сквозь слезы.

Низко-низко гудят бомбовозы.

Женский голос, красивый, грудной,

В тишине продолжает скорбеть.

Кто сказал, будто птице одной

Суждено так бессмысленно петь,

Так бессмысленно, так заунывно,

Так таинственно, так безотзывно.

1941

РЕВОЛЮЦИЯ

У самого моря она родилась.

Ей волны о будущем пели.

Как в сказке росла, то грозя, то смеясь,

В гранитной своей колыбели.

А выросла — стала загадкой живой.

Сжимая мятежное древко,

Сегодня — святая и кличет на бой,

А завтра — гулящая девка.

Цвела, как весна, колдовская краса.

Казнила, гнала, продавала.

Но вот заглянула колдунья в глаза —

И ненависть к ней миновала.

Морщинами годы легли на челе,

И стоят иные столетий.

И мы расплодились на бедной земле,

Ее незаконные дети.

И пусть мы не смеем ее понимать, —

Ее осуждать мы не можем.

За грешную нашу беспутную мать

Мы головы с радостью сложим.

1941

В ТРИДЦАТЬ ЛЕТ

Чтобы в радости прожить,

Надобно немного:

Смело в юности грешить,

Твердо веря в Бога,

Встретить зрелые года,

Милой обладая,

В эмпиреи иногда

Гордо улетая,

К старости прийти своей

С крепкими зубами,

Гладить внуков и детей

Властными руками.

Что мне преданность бойца,

Доблесть полководца!

К вам, смиренные сердца,

Мысль моя несется.

Пуле дать себя скосить, —

В этом нет геройства.

Вот геройство: погасить

Пламя беспокойства,

Затоптать свои следы

И свое деянье,

Потерять своей звезды

Раннее сиянье,

Но в потемках помнить свет

Той звезды забвенной, —

О, трудней геройства нет,

Нет во всей вселенной!

Так я понял в тридцать лет,

В дни грозы военной.

1941

НА СВЕЖЕМ КОРЧЕВЬЕ

Равнодушье к печатным страницам

И вражда к рупорам.

Сколько дней маршируем по бабьим станицам!

Жадный смех по ночам и тоска по утрам.

День проходит за днем, как в тумане.

Немец в небе гудит.

Так до самой Тамани, до самой Тамани,

А земля, как назло, неустанно родит.

Я впервые почувствовал муку

Краснозвездных крестьян.

Близко-близко хлеба, протяни только руку,

Но колосья бесплотны как сон, как дурман.

Веет зной в запыленные лики,

Костенеет язык.

Не томится один лишь пастух полудикий,

В шароварах цветных узкоглазый калмык.

Дремлет в роще, на свежем корчевье.

Мысли? Мысли мертвы.

Что чужбина ему? Ведь земля — для кочевья,

Всюду родина, было б немного травы.

1942

БЕСЕДА

— Сладок был ее голос и нежен был смех.

Не она ли была мой губительный грех?

— Эта нежная сладость ей Мною дана,

Не она твой губительный грех, не она.

— Я желанием призрачной славы пылал,