Большая книга перемен - [173]

– А ты разве мог ей запретить?

– Мог. Ну, не запретить, а… Если бы как следует поговорил с ней, она бы…

– Не надо об этом, Николай. Человек погиб. Об этом надо. А ты отношения хочешь выяснить.

– Не хочу. Выясняют то, что не ясно. А мне ясно: из-за тебя моя дочь погибла. Все, других нюансов нет.

– Приемная дочь.

– Неважно.

– А что моя невеста – тоже неважно?

– Не была бы твоей невестой, не погибла бы.

– По твоей логике: не сел бы человек за руль, не попал бы в аварию. Что же, ездить нельзя, жить нельзя, замуж выходить нельзя? Чем я тебя так не устраиваю?

– Да тем уже…

– Погоди, я сам скажу! Я тебя тем не устраиваю, что Даша меня полюбила.

– Ну, это…

– Дай договорить! Со стороны – да, бедная девушка, мама больная, а я богатый. По расчету как бы. Но она все говорила открытым текстом. Ты знаешь, что она была такой откровенной, каких не бывает? Она всегда говорила правду. И мне говорила правду. И если сказала, что влюбилась, это была правда – она врать не умеет.

– Не обязательно врать. Просто человек не всегда знает, что правда, а что нет. А еще умеет себя убедить.

– Ну да, ну да, так и думал, что ты это скажешь! Постой, что-то я важное хотел… Не говори ничего!

Павел выпил, закусил квашеной капустой с клюквой (горстью в рот положил), морщился – и от кислого вкуса, и от усилия вспомнить, что хотел сказать. Вспомнил.

– Да! Вот что важно: вы все радуетесь! Вы же радуетесь все, я вижу! Не досталась этому старому подлецу, так ему и надо! А еще вы радуетесь, потому что вам теперь ее нельзя хотеть! То есть можно не хотеть. То есть можно и хотеть, только смысла нет. Поздно. Вы все ее хотели, я это тоже знаю!

– Не выдумывай.

– Она сама говорила! Говорила, что всегда чувствует, когда ее хотят. О тебе говорила, что уважает за то, что ты бы ее съел без соли, но выдерживаешь, не подаешь вида. Только иногда прорывается. Скажешь, нет?

– Не скажу. Она не врала, и я не буду. Тебе не понять! Я маму ее любил… И люблю. А она – как… Ну, как реинкарнация. Это не просто хотеть, это сложнее, я тебе даже объяснять не буду. Я этим жил. Лилей и Дашей.

– И ждал: Лиля умрет, останется одна Даша. И начал бы действовать.

Коля приподнял руку с вилкой, крепко зажатой в кулаке.

– Слушай, не дразни меня!

Тут где-то стукнула дверь. Коля оглянулся и положил вилку.

– Давай успокоимся. А то дойдем черт знает до чего.

– Вот именно, – согласился Павел. – Только ты знай: она меня всего переделала. Я другим человеком стал.

– Не верю. Никто никогда другим не становится. Хотя – бывает. Редко. Но это не про тебя.

Павел махнул рукой:

– Можешь не верить, мне все равно.

Выпили еще по одной, помолчали.

– А братика вы правда сослали? – спросил Коля.

– Вроде того. Так получилось.

– Прав Илья: если бы Даша в кого влюбилась после свадьбы, ты бы его тоже сослал. Или пристукнул бы.

– Нет. В этом и разница: сейчас не сослал бы, пальцем не тронул бы. Лишь бы она счастлива была. Я только одного хотел – чтобы она была счастлива. Говорю же, она меня переделала. То есть я сначала хотел просто, для себя, а потом понял – на все готов, лишь бы ей было хорошо. Потому что если такому человечку будет плохо, тогда вообще весь этот мир копейки не стоит! Я бы сам ее за руку отвел к тому, кого бы она полюбила! – говорил Павел и верил своим словам.

Опять выпили. Опять помолчали.

Павел начал плакать.

Плакал долго, молча, потом вытер лицо платком, выдохнул:

– Ф-фу, не могу, жуть какая-то. Жалко, Николай. Ты не представляешь, как жалко. Никого так не жалел. Двадцати лет не было девочке, ребенок. За что?

– Вечный вопрос. Нет ответа. Правда, священники умеют отвечать.

– А ты верующий?

– Да, – твердо ответил Коля.

– Священник, говоришь? – хмыкнул Павел. – Это мысль. Будет тебе священник!

Он позвонил отцу Михаилу и стал напрашиваться на встречу, готов был приехать хоть сейчас. Упирал на то, что батюшка не должен отказывать скорбящему. Отец Михаил согласился, но принять у себя не мог – приехала жена, хворает, ни к чему ее беспокоить. Павел послал за ним машину, и через полчаса отец Михаил уже входил в кабинет, где расположились Павел и Коля. Он был в цивильном – в рубашке, джинсах и кроссовках.

Иванчук тут же встал, хотел попросить благословения, приложиться к ручке.

Но отец Михаил протянул руку для обычного пожатия.

– Я без чина сегодня, частным порядком.

И Павлу тоже пожал руку.

– Не знакомы? – спросил его Павел. – Это отчим Даши. А это отец Михаил, человек большого природного ума. Присаживайтесь, отец Михаил, сделайте милость.

– Можно на «ты» сегодня, – сказал отец Михаил. – Вы водку пьете, чего мы будем церемониться?

– Что же вы тут, не священник? – спросил Иванчук.

– Я везде священник, но не всегда при службе.

– Вот я в епархию нажалуюсь, – пошутил Павел. – Выпьешь с нами?

– Не откажусь.

Павел налил ему стопку, отец Михаил, не садясь, произнес:

– Соболезную!

И выпил.

Только после этого сел, отщипнул кусок хлеба.

– Что же ты, отец Михаил, не сказал, как положено: за упокой души новопреставленной рабы божьей или как там? Не достойна, значит? – спросил Павел. – Ты, может, для этого и приоделся так? Чтобы тебя служить не упросили?

– Я и в облачении не стал бы служить. Я ведь объяснял уже, Павел Витальевич. Архимандрит Рафаил Карелин правильно высказался, помню близко к тексту: «Церковь в своих молитвах не поминает некрещеных из-за любви. Благодать церковной молитвы, которую не может воспринять некрещеный, только усугубляет его страдания. Невоспринятая благодать как бы обращается против человека: чувство потери становится для него особенно остро ощутимым».