Большая книга одесского юмора (сборник) - [31]

Все трое зашли в палату.

– Дорогой Лев! – заговорил заведующий загсом, стараясь не смотреть на вдову, окутанную проводами. – Хорошо ли вы обдумали этот шаг?

– Хорошо, – сказал Лева. – Я еще ни один шаг в своей жизни так хорошо не обдумывал!

– А вы, мадам Грудиновкер, согласны ли вы стать женой этого человека?

Вдова, естественно, молчала.

– Боюсь, что она не сможет сказать вам слово «да», – заметил врач.

– Ничего, – успокоил его Лева, – в конце концов, слово «нет» она же тоже сказать не может. Так что для заключения брака этого достаточно.

– Объявляю вас мужем и женой! – быстро закончил заведующий загсом и вышел из комнаты невесты на свежий воздух.

– Все! – сказал Лева врачу. – Отключайте аппаратуру…

– И что же дальше? – спрашивали обычно в этом месте Левиного рассказа его слушатели.

– Что, что… А ничего! – отвечал Лева. – Думаете, померла? Держи карман шире! После такого ухода, таких лекарств и такой аппаратуры?! Пятнадцать лет прошло, а она жива и здорова как гренадер. Сейчас ей уже за восемьдесят. Развода мне она не дает, живет у меня в квартире и требует исполнения супружеских обязанностей. Риту называет приходящей шлюхой и каждый вечер гонит ее на улицу… В общем, кошмар!..

– А как же ее квартира? – спрашивали слушатели.

– Так это же самый большой кошмар! – отвечал Лева. – Оказалось, что муж вдовы Грудиновкер при жизни был ужасный картежник. Так что ее квартиру сразу же пришлось отдать за долги. Хорошо, что хватило хотя бы на половину. А остальное я до сих пор выплачиваю… Поэтому же я вам и говорю: не ропщите на свою жизнь. От добра добра не ищут. И вообще, запомните раз и навсегда: самые большие в жизни неприятности у человека начинаются именно тогда, когда ему удается наконец осуществить свои самые страстные желания…

Шедевр

Практичному другу моего затянувшегося детства Игорю Метелицыну посвящается

Это сейчас бывший приемщик стеклотары Вова Хомяк известен в нашем городе как собиратель картин. Это сейчас он, проводя гостей по своему огромному дому, обставленному с какой-то вавилонской роскошью, небрежно роняет сквозь оттопыренную губу, указывая на стены:

– Филонов… Шемякин… Целков…

– А это что? – интересуются гости, останавливаясь у очередной картины.

– А это Ге, – еще более небрежно роняет Вова.

– Почему ге? – удивляются гости. – А что, хорошую картину ты уже не мог себе прикупить?

– Да нет, – отвечает Вова, – Ге – это фамилия художника. А картина как раз хорошая. Вот темные вы люди…

Нет, сейчас Вова в этом вопросе, как говорят его друзья, «какой-то переодетый профессор». Но еще лет десять назад, в те великие времена, когда все мало-мальски соображающие люди в Одессе делали себе огромные состояния за каких-то двадцать минут, а Вова, как самый мало соображающий, сделал его себе за двадцать пять, он, то есть Вова, был далек от этого искусства как от Луны.

– Ну Пусик! – уговаривала Вову его жена Ляля. – Помнишь, мы еще с тобой кино смотрели из жизни миллионера Онассиса? У него там в квартире картинки всякие, статуэтки… Красиво! А у нас из живописи один перекидной календарь. Можно подумать, что мы с тобой бедней какого-то там Онассиса!

– Перестань! – отмахивался Вова. – Картинки-шмартинки… Это все Чайковский.

– Как ты говоришь? – переспрашивала Ляля.

– Ну это дедушка мой так говорил, – объяснял Вова. – Все, что человек не может съесть, надеть на себя или трахнуть – это Чайковский. То есть для жизни вещь абсолютно не нужная…

Впрочем, в том, что искусство – для жизни вещь очень даже не бесполезная, а никакой не Чайковский, Вове пришлось убедиться довольно скоро.

…Ранним воскресным утром грянул этот звонок. Ляля отправилась было открывать бронированную входную дверь, но та почему-то раскрылась сама, и перед четой Хомяков предстал неотразимо элегантный мужчина, похожий на молодого Мефистофеля, с огромным кожаным кейсом в руках.

– Алекс Пургалин! – представился он. – Бывший ваш соотечественник, а ныне гражданин США. Президент транснациональной суперкорпорации «Брайтонский Лувр». Дешевая распродажа бесценных шедевров. В этом городе всего на несколько минут, и вот, так сказать, не мог не посетить представителей зарождающейся элиты… Мои рекомендательные письма… Совместные фотографии с Клинтоном, папой римским, а также мэром города Бугульмы…

– Ой, Вовчик! – ахнула Ляля. – Так это же как раз то, что нам нужно!

– Даже не сомневайтесь! – подтвердил гость. – Я работаю со всеми самыми богатыми представителями прогрессивного человечества, и еще не было случая, чтобы какой-нибудь клиент ушел от меня безнаказанным. То есть без произведения живописи или скульптуры!

– А нам что вы можете предложить? – недоверчиво поинтересовался Вова.

– Все, что угодно! Взгляните на эти холсты, – и Мефистофель достал из своего кейса несколько листов плотной бумаги. – Ван Гог, Гоген, Шагал… Три лучших художника Брайтона, день и ночь, не выходя из своего подвала, рисуют для меня эти бессмертные копии, которые я, заметьте, ставлю значительно выше оригиналов. Во всяком случае, по цене! Вот – Сальвадор Дали. Очень рекомендую. Блестящая вещь!

– Где Сальвадор? – удивился Вова, рассматривая картину. – Тут паровоз какой-то из печки выезжает… это я вижу… А Сальвадор тут где?