Большая игра - [9]

– Где мои пончики? – спросил Рейрдон вместо пожелания доброго утра.

Я положила пакет на стол.

Он разорвал пластик. Рейрдон никогда не открывал пакеты, он уничтожал все на своем пути.

– МАТЬ ТВОЮ, ЭТО ЧТО ТАКОЕ? – заревел он.

Я подскочила. К этому времени я должна была бы уже привыкнуть к внезапным вспышкам ярости, вырывавшимся из Рейрдона, но достаточно часто они заставали меня врасплох.

– Это из «ПИНК ДОТ»?

Очевидно, «Пинк Дот» относился к числу дешевых ночных продуктовых магазинов, которые Рейрдон не признавал.

– Ты бы еще зашла, МАТЬ ТВОЮ, в приют для бездомных! – надсаживался он. – Я НЕ ЕМ ГРЕБАНЫЕ ПОНЧИКИ ИЗ ГРЕБАНОГО «ПИНК ДОТА». ЭТО ПОНЧИКИ ДЛЯ ГРЕБАНЫХ НИЩИХ!

И запустил в меня пакетом. Я едва успела увернуться.

– Где вы хотите, чтобы я покупала вам пончики в будущем? – задала я вопрос намеренно спокойным голосом, стараясь, чтобы мой взрослый тон показал Рейронду, что он ведет себя как капризный трехлетний ребенок.

– Поехали, – рявкнул он.

Я отвезла его к Гринблатту, где он мог поесть пончики для «серьезных людей».

После этого он отправился на встречу.

– Жди меня здесь, – приказал он.

– Как долго? – спросила я.

– Пока не вернусь, дурочка.

Он засмеялся и захлопнул дверь машины.

Со временем Рейрдон стал брать меня с собой на встречи, и я не должна была больше дожидаться его на улице. Я внимательно наблюдала за ним. Рейрдон мастерски вел переговоры. Он умел убедить по-настоящему умных людей принимать по-настоящему глупые решения. Результатом любой встречи были подписанные договоры, в которых удовлетворялись все его неимоверные требования: он не брал на себя никакие риски, и за ним было последнее слово во всех принимаемых решениях. Кто бы ни был его оппонент, он переигрывал всегда и всех. Я научилась распознавать тот самый момент полного и окончательного поражения, когда очередной надутый выпускник Лиги плюща[9] в своем пошитом на заказ костюмчике вдруг понимал, что сидящий перед ним парень в камуфляжной форме и футболке с черепом из стразов, который прогуливал занятия в провинциальном университете, вот прямо сейчас положил его на лопатки. Мне приходилось прятать улыбку, когда на физиономии родовитого сноба появлялось жалкое выражение, вызванное сокрушительным фиаско.

Не существует такого университета, которой дал бы мне те знания, которые я приобрела, работая на Рейрдона. Это было крещение огнем. Иногда у меня опускались руки от того, что каждый день бросал мне вызов, но меня захватывало все, что происходило. Я любила шоу, любила смотреть, как он побеждает. Чтобы выжить в этом мире, я должна была научиться выдерживать любое напряжение, и он закручивал гайки, чтобы научить меня действовать в самых жестких условиях. Рейрдон был чем-то вроде более экстремальной версии моего отца, он всегда подталкивал меня, никогда не давал расслабиться, желая сделать меня стойкой и выносливой. Это была школа жизни, подобная той, что проходят мужчины, работающие на Уолл-стрит. Женщинам редко выпадает шанс такому научиться. Я стала видеть мир таким, каким он был на самом деле, или, во всяком случае, мир Рейрдона. Я также поняла, что на свете существуют другие пути к успеху, помимо традиционных и безопасных.

Рейрдон стал моей магистратурой, я изучала то, как он ведет дела. Вопрос о юридическом образовании больше не возникал в моей голове. Рейрдон был мастером стратегии. Он мог проанализировать сделку и, если видел возможность извлечь для себя выгоду, никогда не упускал ее. Для этого человека не имело значения, что у него в чем-то не было опыта, он с ходу начинал разбираться в деле. Днями и ночами он вникал в суть вопроса, пока не выяснял все, что ему было нужно.

Фактически уроки реального бизнеса, которые давал мне Рейрдон, бывали до нелепости лаконичные.

– Молли, мы отправляемся в Монако. Компания остается на тебя.

Они отправлялись погулять на четыре недели, и все документы, на которых должны быть их подписи, будут копиться на столе.

– И, Молли, займись эскроу.

– А что такое эскроу?

– Вот и выясни, дурочка.

Если я не выполняла в точности то, чего хотел Рейрдон, он буквально зверел, и когда он наконец отпускал меня, я отправлялась домой, выключала свет, забиралась в ванну и плакала. Или, когда Блэр возвращалась после очередной настоящей вечеринки, где она встречалась с настоящими людьми, или с очередного настоящего свидания с настоящим мужчиной, мы пили вино, и я плакалась ей по поводу моей несуществующей жизни.

– Так живи, – говорила она, качая головой из-за моей тупости.

Мне даже не платили как следует, и она не понимала, почему я так цепляюсь за то, что делает меня несчастной.

Блэр не понимала того, что нутром чувствовала я. Если я хочу провести этот год в Лос-Анджелесе и вести свободную, самостоятельную молодую жизнь, я должна продержаться.

Мне надо было как-то успокоиться, и, чтобы привести себя в порядок, я решила поработать волонтером в местной больнице. Мне хотелось ухаживать за детьми. Волонтерство всегда было в почете в нашей семье, и мама нередко брала нас собой раздавать пищу бездомным или посещать детские дома. При виде детских палат в больнице у меня щемило сердце, поскольку тогда, после операции на позвоночнике, мне пришлось в течение нескольких месяцев несколько раз возвращаться в больницу. Операция привела к ряду серьезных осложнений. Когда операция была завершена, оказалось, что у меня отказывает печень и серьезно инфицирован желчный пузырь. Врачи не могли понять, в чем дело. У них даже возникло предположение, что во время операции я заразилась какой-то неизвестной инфекцией. Меня поместили в изолятор. Все было как в кино. Врачи носили защитные костюмы, а палата была похожа на гигантский пузырь, внутри которого я находилась. Посетителей туда не допускали. Помню, как я боялась, что умру там совсем одна.