Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии - [5]

.

Кризис и распад Советского Союза в конце 1980-х — начале 1990-х гг. оживил интерес специалистов и общественности к истории Большой Игры. Бывшие дипломаты, разведчики и журналисты взялись за перо, чтобы осветить прошедшие события с позиций новых международных тенденций. Так, например, Гордон Уиттеридж, экс-посол Соединенного Королевства в Кабуле в 1965–1968 гг., назвал Большую Игру серией «пробных шагов Британской и Российской империй на пространстве Центральной Азии с целью определения оптимальных границ в смысле их защищенности»[34]. П. Хопкирк, которого мы упоминали выше, внес наибольший вклад в популяризацию «теневой борьбы за политическое наследие в Азии», опубликовав серию объемистых, хотя и местами поверхностных работ, написанных в жанре исторической беллетристики[35].

Помимо книг Хопкирка, вызвавших большой интерес читающей публики, американские журналисты Карл Мейер и Шарин Брайсек создали живую, правда, далеко не всегда точную картину «викторианского пролога холодной войны», сравнив вслед за Джиллардом Большую Игру с геостратегическим соревнованием между СССР и США после 1945 г.[36] Вслед за ними британский историк Лоуренс Джеймс усмотрел ее причины в кардинальном несоответствии систем представлений властных элит Запада и России, сопоставимом с идеологической несовместимостью капитализма и коммунизма на протяжении эпохи биполярного мира. «Личные, политические и социальные свободы, которые характеризовали Британию и которые, по мнению многих, питали ее силу и величие, полностью отсутствовали в России», — заметил историк в своем фундаментальном труде о подъеме и падении империи, «где никогда не заходит солнце»[37]. С другой стороны, Питер Бробст, американский биограф сэра Олафа Кэро, одного из выдающихся исследователей Востока и высокопоставленного администратора Британской Индии накануне обретения ею независимости, утверждал, что «Большая Игра была преимущественно экономическим соревнованием, хотя коммерческая прибыль не выступала мерилом победы»[38].

И все же политические мотивы русско-британского соперничества продолжали доминировать среди всех объяснений, предлагавшихся специалистами. К примеру, современный британский исследователь Чарльз Аллен склонен воспринимать Большую Игру как «опасное состязание между блефующими и контр-блефующими участниками в условиях высокогорья», или как «длительную борьбу между Британией и Россией за политический контроль над великим открытым пространством Центральной Азии»[39].

Более ограниченный подход в духе Хопкирка развивают молодые английские историки Роберт Джонсон и Джулиус Стюарт, которые анализируют Большую Игру под углом зрения либо военного планирования, либо организации шпионской деятельности в Англии и России[40]. Близкой точки зрения придерживается и Фредерик Хитц, отставной офицер ЦРУ, который пространно рассуждает о глобальном соперничестве за господство над Гиндукушем и прилегающими к нему территориями Афганистана, Пакистана и Индии. «Ирония состоит в том, — отмечает он в своей книге, — что угроза религиозного терроризма потребует обращения к мастерству и технике шпионажа в предшествующую эпоху, а именно, к Большой Игре, случившейся задолго до появления специальных приспособлений, тайного фотографирования и мгновенной беспроволочной связи»[41].

Завершая анализ современных трактовок Большой Игры, нельзя не упомянуть гендерное понимание ее сути, отраженное в работах Элейн Шоуолтер, которая полагает, что Игра распространила на Азию принципы так называемой «клубной страны», или сети элитарных мужских клубов, целью деятельности которых на Британских островах, по мнению историка, было стремление закрепить границы между полами. Более того, Шоуолтер сравнила Большую Игру с особенным миром, созданным молодыми людьми авантюристического склада, предпочитавших опасные странствия по отдаленным ничейным землям (no man's lands) в сердце Азии бесцельному существованию, ограниченному условностями викторианского общества[42].

Анализу работ российских востоковедов до 1917 г., раскрывающих различные аспекты взаимодействия Лондона и Петербурга на просторах Евразии, посвящен ряд заслуживающих внимания исследований последних десятилетий[43]. Труды непосредственных участников или современников событий — К.К. Абазы, М.И. Венюкова, В.В. Григорьева, Н.И. Гродекова, М.В. Грулева, Л.Ф. Костенко, А.Н. Куропаткина, А.И. Макшеева, Д.И. Романовского, А.Е. Снесарева, Л.Н. Соболева, М.А. Терентьева и других особенно ценны колоссальным фактическим материалом, собранным авторами, которые, как правило, интерпретировали его через призму жесткой критики в адрес правящих кругов Великобритании, стремившихся, по их мнению, всеми доступными средствами противодействовать цивилизаторской миссии России на Востоке[44].

К примеру, М.В. Грулев сравнил естественные, по его мнению, причины русского продвижения в Центральной Азии с искусственными предпосылками появления британцев в Индии. По его представлениям, отразившим мнение значительной части военной элиты царской России, благородная цивилизаторская миссия соотечественников на «варварском Востоке» резко отличалась от британской колониальной экспансии, напоминавшей хищнические действия испанских конкистадоров в Западном полушарии