Большая дорога - [33]

— Позвольте, кто это «мы»? — спросил академик, потому что Шугаев, говоря, все время смотрел на него.

— Все мы… и я… и вы, Викентий Иванович. Большевики…

— Простите, я беспартийный, — пробормотал академик.

— Это не имеет значения, Викентий Иванович, — с улыбкой сказал Белозеров. — Мы делаем одно дело: создаем новый мир… будущего человека…

— Я не люблю громких слов, — сердито сказал академик. — О будущем писали и говорили сотни лет… А человек попрежнему, как и сто лет назад, остается неизменным… Вот вы сами видели сейчас, кому достался медведь…

— В семье не без урода, — сказал Шугаев. — Но вы, Викентий Иванович, видите урода и не видите всей семьи…

— Что ж, пойдемте, посмотрим вашу «семью», — с вызовом и веселым озорством проговорил академик. — Побродим по деревне, посмотрим настоящих, живых, обыкновенных людей… Кстати, и головы проветрим.

— И я с удовольствием присоединяюсь к вам, — сказал Белозеров. — Перед отъездом я был у товарища Сталина. И он просил посмотреть, как идет жизнь на смоленской земле. Ведь здесь проходит великая дорога с Востока на Запад. По этой дороге на Москву шли все любители легкой добычи. Литовцы шли. Поляки шли. Наполеон шел…

Гости ушли в сопровождении Николая Андреевича. Молодежь принялась танцовать. Генерал и Егор сели за шахматы.

К ночи мороз сменился оттепелью. Падал редкий снег. В домах светились окна, хотя было уже заполночь.

— Это хорошо, что у вас люди живут в своих небольших домиках, — сказал академик. — Люди любят свое, пусть маленькое, не очень удобное, но свое… Вы их к коммунизму тащите, а они вот в своих избушках хотят жить. Давайте зайдем в такую семью, где много детей, — вдруг предложил он, и в голосе его послышалось плохо скрытое торжество.

— Можно зайти к Дарье Михайловне, у нее много ребятишек, — сказал Николай Андреевич.

— Вот, вот! К Дарье Михайловне, — академик подхватил под руку Шугаева.

— Дети, вероятно, спят уже, — нерешительно сказал Шугаев, — поздно ведь…

Но академик силой потащил его к дому.

— Нет уж, пойдемте, не отвертитесь.

В доме было шумно: еще в сенях слышны были детские возбужденные голоса, смех, топот. Посредине комнаты стояла высокая — до потолка — елка, украшенная золотыми и серебряными нитями, звездами, стеклянными шариками, крохотными электрическими лампочками, а вокруг елки толпились дети.

— А мы встречали Новый год, — сказала женщина лет пятидесяти с усталым лицом, но веселыми глазами. — Я за день так замоталась со своими ребятами, что на ногах еле держусь.

— Как же вы одна управляетесь с такой большой семьей? — спросил академик, разглядывая ребятишек.

Все они были чисто одеты, и лица у всех были веселые. Ребята о чем-то спорили. Здесь были и малыши, и школьники, и юноши с комсомольскими значками, и девочки-подростки.

— Трое сейчас в Москве учатся. Один в армии, а старшая девочка уже учительницей в соседнем селе, — объясняла Дарья Михайловна. — Дома осталось шестеро.

— А я не хочу поднимать руку за Павлика! — запальчиво крикнул подросток с красным галстуком. — Куклу надо отдать Карменке. Вот! Потому что она сирота…

— Карменка? — спросил академик. — Почему у нее испанское имя?

— Карменка, поди сюда, милая! — позвала Дарья Михайловна.

И девочка подбежала к ней и прижалась к коленям.

— Она действительно похожа на испанку, — сказал академик, любуясь темными глубокими глазами девочки.

— Она из самого Мадрида, — сказала Дарья Михайловна. — Отца ее убили, а мама неизвестно где… Когда их много привезли оттуда. Николай Андреевич и говорит: «Поезжай-ка, Дарья Михайловна, и возьми троих». Ну, я поехала и взяла. Вот они и живут у меня…

— Так это у вас что же… детский дом? — спросил академик, поднимаясь с таким видом, словно его обманули.

— Нет, зачем же детский дом? Они, испанцы эти, у меня живут, в семье, вместе с моими детишками, как свои, — сказала Дарья Михайловна и погладила рукой по курчавым волосам Карменки. — Оно хоть и своих порядочно, да ведь их тоже пожалеть надо… Их фашисты осиротили, — тихо сказала она.

Девочка вздрогнула, и глаза ее еще больше потемнели, а пальчики сжались в кулачок: она уловила знакомое ей, ненавистное на всех языках мира слово.

— Карменка! Карменка! — закричали дети. — Иди скорей сюда!

Девочка побежала к елке, и ей вручили большую куклу. Она прижала ее к груди и счастливо улыбнулась.

— Спасибо вам, Николай Андреевич, за игрушки. Такая уж великая радость сегодня у ребятишек, — сказала Дарья Михайловна. — Мы-то сами без игрушек росли… А они вот вырастут и нам добром отплатят за нашу ласку. — Дарья Михайловна помолчала и задумчиво добавила: — Дожить бы!

— До чего дожить? — спросил академик, изумленно глядя на нее.

— До всемирного колхоза, — ответила Дарья Михайловна и недоуменно посмотрела на него, удивляясь, что он не понимает таких простых вещей.

— Куда теперь пойдем? — спросил Николай Андреевич, когда вышли из дома Дарьи Михайловны.

— Пусть уж сам Викентий Иванович выбирает, — сказал Шугаев, — а то подумает, что вы водите нас по выставке.

— Да, я хотел бы увидеть обыкновенную… простую, нормальную жизнь, — с легким раздражением проговорил академик. — Вот в этот дом зайдем, — указал он на маленькую, завеянную снегом избушку с темными окнами.