Большая дорога - [35]

Академик встал и, уходя, протянул десять рублей Ерофею Макарычу.

— У меня все бесплатно, — с гордостью сказал старик.

— Возьмите… детишкам, — пробормотал академик, засовывая деньги ему в карман.

— Ну я же вам говорю: музей наш бесплатный для всех.

— Какой музей? — растерянно спросил академик.

— Да вот этот самый. Музей одноличного хозяйства. Вот Николай Андреевич на правлении предложил: оставить мою избенку в натуральном виде, чтобы дети наши видели, какова она, жизнь, была…

Белозеров фыркнул и выбежал из избушки, стукнувшись о притолоку головой.

— Позвольте, а дети? — воскликнул академик, задыхаясь от ярости. — Дети тоже?

— А как же! — все с той же веселой гордостью сказал Ерофей Макарыч. — Сам из воску лепил… А волосенки из льна. Ну, как живые!

— А теперь куда пойдем? — спросил Шугаев, сотрясаясь от смеха.

— Вы, оказывается, большой шутник, — сердито проговорил академик. — Никуда больше я не пойду.

— Клянусь вам, Викентий Иванович, я сам был уверен, что этот Ерофей Макарыч — всамделишный единоличник и все в избе настоящее, и дети… и кот, — уверял Шугаев, вытирая слезы…

— И кот был? — изумленно воскликнул Белозеров.

— Вы сами, Викентий Иванович, выбрали самую маленькую избушку, — сказал Шугаев. — Все маленькое, мелкое, жалкое, «свое-мое» уходит в прошлое, в музей, — люди хотят жить крупно, вольно, на полный размах души своей… И знаете — что? Если этого не поймешь, то легко можешь очутиться и сам в музее, в качестве вот этакого «одноличного человека», как выразился Ерофей Макарыч… Пойдемте же, Викентий Иванович, доверимся товарищу Дегтяреву. Пусть он ведет нас и дальше по кругам своего рая.

— Ну что ж, — пробурчал академик. — Ведите.

— Зайдем к самому богатому человеку в Спас-Подмошье, — сказал Николай Андреевич. — К Александру Степановичу Орлову. Это отец той девушки, Маши, которую вы видели у нас в доме. На всю деревню он славился раньше своей жадностью. Над каждой копейкой бывало трясется, все воров боялся… Из-за жадности и жену свою сгубил. В колхоз итти не захотел: жалко ему было отдавать коня, хомут, сани. Покрутился, повертелся, видит, что все пошли в колхоз, и он подал заявление, привел коня на колхозный двор. А через месяц опять назад: желаю, мол, жить по-своему, отдайте коня. Ну, конечно, коня мы ему не вернули, обозлились на него. Он и уехал куда-то искать свое счастье, а Машу бросил на наше попечение, в колхозе. Где уж он бродил, — бог его знает, только вдруг в прошлом году является. Постарел, погнулся, будто из него дугу хотели согнуть… Приходит ко мне: простите, мол, не гоните, дайте и мне место в колхозе. Стыдно ему: покуда он метался по земле, Маша-то вышла в почетные люди. Ну, взяли мы его завхозом — дело ему как раз подходящее: он везде пролезет, все высмотрит, все достанет, — а нам без такого человека тоже нельзя. А недавно он сто тысяч выиграл по займу. Мы думали, что он с ума сойдет от своего счастья.

Об этом знало все село…

Когда Александр Степанович обнаружил, что на его облигации выпал выигрыш в сто тысяч, он был так потрясен, что с полчаса сидел, не шелохнувшись, сжимая в руках облигации. Потом он увидел крючок, на который закрывалась дверь. Крючок этот разболтался в гнезде, и Александр Степанович давно собирался завинтить его в новом месте, да все забывал.

Ничего не сказав Маше, которая сидела с книгой у окна, он принялся укреплять крючок. Всю ночь Александр Степанович не спал, а рано утром, выпросив у Дегтярева лошадь, поехал в Дорогобуж, где его никто не знал. Там ему предложили оставить деньги на сберегательной книжке, но он сказал, что положит их на книжку поближе к своему селу.

Сложив деньги в мешочек, Александр Степанович спрятал его в сено, на самое дно саней. Уже смеркалось, когда он выехал из города. Дорога до Спас-Подмошья шла большаком, между старых берез. Но Александр Степанович не поехал большаком: он боялся встретиться с каким-нибудь худым человеком. И еще он подумал: если кто-нибудь видел, как он получал деньги, то лучше уж ехать проселком, чтобы запутать свои следы.

Александр Степанович лежал на сене, чувствуя всем телом тугой мешок под собой, и мечтал, как теперь пойдет его жизнь. Но сколько он ни думал, так и не мог представить себе, что будет делать с деньгами. Дом у него был; правда, колхоз построил дом не для него, а для Маши, пока он бродил по свету в поисках счастья, но все же он отец ее и, значит, хозяин дома. Корову они имели. Вот разве гусей купить еще? Но много ли на это уйдет денег? Хорошо бы, конечно, коня своего иметь, да нельзя… Раз в колхозе живет человек, то коней можно иметь только общественных. Вот надо было поехать в город — и дали коня. Это даже лучше: приехал, отвел в конюшню, а уж убирать коня будут другие, а ты прямо в теплую избу, на печь…

Так в размышлении о деньгах, которые свалились ему на голову нежданно-негаданно, Александр Степанович въехал в бор; до дому оставалось теперь не больше семи километров, бор уже считался в Спас-Подмошье «своим» лесом.

И, вспомнив, как он приезжал в бор с женой за дровами, Александр Степанович подумал:

«Вот ведь жизнь как неладно устроена!.. Татьяна из-за пятерки погибла, а я вот не знаю, куда сто тысяч девать… Зря я Татьяну тогда поругал шибко, в страх ее вогнал… Теперь бы вот как зажили!.. Никита Семеныч кошелек нашел, на пятерку нашу позарился, а мне теперь всю жизнь казниться… Отдам-ка деньги Маше. Пусть хоть она поживет в свое удовольствие, раз уж матери не пришлось… И на меня не будет в обиде, а то все нет-нет да и глянет искосу: виновным меня считает, что с матерью так получилось нехорошо… Отдам! — решительно подумал Александр Степанович и сразу повеселел, представив себе, как обрадуется Маша. — Не будет тогда из сил выбиваться в поле… Замуж выйдет…»