Большая чистка сорок четвертого года. Кот привратника - [8]

Так же люди относятся и к шамесу. Сделал, о чем просили, и исчезни. Вот какие невеселые мысли шевелились в моей голове, пока я приканчивал третью бутылку пива и тупо глядел в окно. Иногда я соображаю довольно туго, и это отражается на моем заработке, и все же профессию частного детектива я не променяю ни на какую другую. Мать мечтала сделать меня дантистом. Отец уговаривал пойти по его стопам — торговать мехами. Но я ни о чем не жалею. Боже упаси.

Я допил пиво и решил звякнуть Тутсу Феллману в отель «Лава».

— Привет, Джек, — радушно откликнулся он. — Слушай, ну и полиция в нашем городке!

— Нашли они что-нибудь?

— Ни черта не нашли. Да и не утруждали себя чрезмерно. Кстати, здесь был Шей. Ты с ним знаком?

— Знаком, знаком. Допрашивал меня однажды.

— Не завидую тебе. Крутой парень. Но дело знает. Вошел, глянул на жмурика и говорит: «Это разборки между своими».

— А ему известно, что за фрукт был покойничек?

— Подвигов за Фентоном числится достаточно. У меня создалось впечатление, что полиция отнюдь не горит желанием разыскивать убийцу. Разве что для того, чтобы наградить его медалью. А может, по какой-либо другой причине. Ты случайно не в курсе?

— Понятия не имею.

— Уверен?

— Тутс, мне и самому стыдно, как мало я знаю.

— Ладно, Джек, не принимай близко к сердцу. Но с памятью у тебя плоховато.

— Может, в ближайшее время я что-нибудь узнаю по этому делу, но в данный момент в полном неведении.

— Я не о том. Ты уже забыл про должок?

— За мной не заржавеет. Заходи в начале той недели.

— Договорились, — сказал дружище Тутс. — Если услышу какие-нибудь новости, дам тебе знать.

В десять минут третьего я снял с головы сохатого шляпу и поспешил на лестничную площадку. Как всегда громыхающая кабина тащилась на девятый целую вечность.

— Добрый день, мистер Ливайн! — затараторил Эдди. — В газете пишут про убийство в отеле «Лава»!

— Да что ты говоришь!

— Вы крепкий орешек, мистер Ливайн и, держу пари, знаете об этом больше, чем написано в газете. Когда возьмете меня к себе в помощники?

— Как только тебе исполнится тринадцать, малютка.

— Мне уже девятнадцать!

— Тогда какого черта ты не в армии?

— Тише, тише, не выдавайте меня, мистер Ливайн! Я же единственный кормилец в семье! У меня старенькая мама. Если бы не это… Приехали, мистер Ливайн!

— Ох, смотри, кормилец, будешь себя плохо вести, заложу я тебя.

— Нет, вы этого не сделаете, мистер Ливайн, вы же настоящий джентльмен, только малость привередливый. Зря отказываетесь от моей помощи.

На улице дышать было нечем — все зловонные ароматы Бродвея казались еще зловоннее, чем обычно. Я человек без особых запросов, и все, о чем мечтал, направляясь к зданию Шуберта, это плюхнуться в ванну и слушать радиорепортаж о каком-нибудь бейсбольном матче. Предстояло мне, однако, нечто куда менее приятное.

III

Вестибюли в зданиях с сороковыми номерами по Вест-стрит я подразделяю на два вида: или там сидит стеклянноглазый громила в хаки, которому, впрочем, наплевать на все на свете, и вы минуете его безболезненно, даже вот как сейчас, в состоянии легкого алкогольного, или же к вам цепляется въедливый представитель администрации и шагу не дает ступить, пока не дознается досконально, зачем вы пожаловали.

Именно такой зануда привязался ко мне в вестибюле здания Шуберта. Да я понимаю, что за это ему деньги и платят.

При первом взгляде на богатство интерьера мне сделалось тошно. На черном мраморном полу — ни пылинки. Стены облицованы тоже мрамором, но уже коричневым. Светильники источают мягкий, не режущий глаза свет. Приемная великого театрального деятеля производила не менее сильное впечатление. Недурно устроился Уоррен Батлер. Людовику Четырнадцатому здесь тоже понравилось бы. Ковер был таким мягким, что желание поваляться на нем возникало рефлекторно. И лучше всего вместе с секретаршей, каковая по внешности была вылитая героиня викторианских романов — минимум косметики на лице, белом, как чистые сливки, огненно-рыжие волосы собраны кверху в виде башни.

Случись этому сооружению рухнуть — горе тому, кто окажется поблизости.

Нет, ну надо же — какая киска за секретарским столом! И ручаюсь, тигрица в постели. Мне стало малость не по себе.

— Вы, вероятно, мистер Ливайн? — спросила она еще бесстрастнее, чем по телефону.

— Очень даже вероятно.

Она сдержанно улыбнулась:

— Присядьте, пожалуйста.

Я присел и осмотрелся. Очутившись в такой приемной, начинаешь лихорадочно соображать, как вести себя непосредственно в кабинете. Искусно отрегулированное освещение. Панели из темного дуба. Старинные картины в золоченых рамах — все больше портреты франтов в красных костюмах для верховой езды. Пахнет дезодорантом и большими деньгами. В любом из кресел можно было бы отлично выспаться, но уж какой тут сон, когда в двадцати шагах от вас за столом этакая красотка. Журнальный столик блестел как зеркало. В общем, приемная больше была похожа но отдельный кабинет Английского клуба, только вряд ли в Английском клубе на журнальных столиках лежат «Голливудские новости» и «Варьете». Если Батлер заботится о том, чтобы у его посетителей сложилось о нем мнение, как о короле шоу-бизнеса, он в этом вполне преуспел. Я закурил «Лаки» и улыбнулся рыженькой. Она милостиво улыбнулась в ответ: мол, покури, покури. Я снял шляпу. Тут за ее спиной отворилась дверь, и в приемную вышел душка Уоррен Батлер. Загорелый и седой. Костюм в голубую полоску. Булавка с бриллиантом в галстуке. Бриллиантовые же запонки. Мне показалось, что он не прочь задрать штанину и похвастаться ножным браслетом, тоже, разумеется, бриллиантовым. Нос у него был орлиный, глаза синие, брови пушистые, губы полные, что называется, чувственные. И очень волевой, очень мужественный подбородок. Я сразу понял, что разговаривать с ним с глазу на глаз будет куда труднее, чем слушать его хихиканье в телефонной трубке. А еще я понял, что мне предстоит общение с законченным сукиным сыном. Несмотря на седины, я не дал бы ему больше пятидесяти.