— Это правда?
— Один знакомый букмекер попросил результат, какие ставки делать при взятии Минска.
— Так вот, Ливайн, счастлив вас огорчить. Редлин вне игры.
— Что означает — вне игры?
— Это означает, что он и полковник Уоттс со вчерашнего вечера сражаются с японцами на Тихом океане.
— Слава героям.
— Не падаете духом? Напрасно. Я-то никуда не делся, а звоню просто для того, чтобы порадовать вас приятной новостью. Вы, конечно, правильно рассчитали — Редлин был слабым звеном. Он солдат, а не политик, его можно взять на испуг.
— Не то, что вас.
— Черт побери, вот именно, не то что меня! Я буду стоять до победного конца!
— Рискую повториться, Ли, но нужно быть последним кретином, чтобы успех в предвыборной борьбе поставить в зависимость от пленок с голой девчонкой.
Это просто глупо.
— Может быть, и глупо, но выступить Сэвидж не осмелится.
Неужели вы всерьез верите в то, что говорите? Нет, у вас действительно не все дома.
Он саркастически — так ему, наверное, показалось — засмеялся:
— В доказательство того, что я не склонен шутить, вот вам еще одна неожиданность: Уоррен Батлер назначен послом в Парагвай и позавчера туда отбыл. Теперь понимаете, на какие рычаги я способен нажать, если потребуется?
— А тамошние юноши предупреждены? Боюсь, что с приездом Батлера они сильно поголубеют.
— Ливайн, а вы, оказывается, моралист! Впрочем, все частные детективы таковы: снаружи этакие крутые циники, а если копнуть поглубже — старые девы, да и только.
— Нет, вы определенно рехнулись, Ли. Примите мои соболезнования. И заодно холодный душ.
— Спокойной ночи, — пожелал он мне зловещим голосом.
Четвертого июля, в восемь часов вечера, Сэвидж сидел у меня в конторе и повторял срывающимся голосом:
— Я знал, знал, что так оно и случится. Мерзавцы понимают, что мы не посмеем выступить.
Банкир безуспешно пытался раскурить трубку, она у него все время гасла, он зажигал спички одну за другой. Я вспомнил, как сто лет назад на этом же месте сидела его дочь, мнимая хористочка Керри Лэйн. Круг замкнулся.
— Итак, вы решительно отказываетесь от выступления?
Он смертельно побледнел — даже волосы у него, кажется, стали белее.
— Но ведь мы до сих пор не купили эфирное время!
— Еще не поздно купить.
Он задумался:
— У нас нет доказательств.
Тут он был прав — доказательствами мы не располагали.
— Мистер Сэвидж, в этой истории не последнюю роль играл Уоррен Батлер. Два дня назад он назначен послом в Парагвай. Разве это не подозрительно?
— Подозрение не есть доказательство, вы это знаете не хуже меня. — Он помолчал. — Батлер… это директор театра-буфф, если не ошибаюсь?
— Да, в котором работала Анна.
— Черт знает что такое! — Сэвидж тряхнул львиной гривой. — Понимаете, Ливайн, мое имя для всех означает только одно — деньги. В буквальном смысле этого слова. Если разразится скандал, его отзвуки еще долго будут слышаться в экономике и денежно-кредитной политике государства. Я не имею права рисковать.
Он на глазах терял самообладание, нужно было его как-то ободрить, иначе всем нам: и ему, и Анне, и мне — грозили большие неприятности.
— Хорошо, забудем о выступлении. В конце концов, вам виднее.
— Дело не во мне, Ливайн! Если наше обвинение будет выглядеть голословным, на пользу Тому это не пойдет. А он должен, должен стать президентом, понимаете?
— Понимаю. Хватит ему разменивать божий дар на разборки с мафией.
Сэвидж позволил себе улыбнуться:
— Именно об этом мы с ним вчера и разговаривали. Скандал с вымогателями отбросит его лет на шесть-семь назад. Том дорос до более серьезных дел. Он способен вести диалог на равных с Черчиллем и Сталиным.
— Ну да, с мошенниками средней руки ему надоело возиться.
— Называйте это как хотите. — Лицо у банкира было пепельное, а глаза потухшие. — Что же нам делать? Что делать?
Я закурил «Лаки»:
— Сейчас мы пойдем на радио, поднимемся на двадцать шестой этаж и войдем в студию шесть Д. Сядем перед микрофоном и будем ждать до десяти. Я уверен, что к этому времени они принесут пленки.
— Но почему они не сделали этого до сих пор?
— В этом-то вся и штука — у кого нервы слабее. Им не верится, что вы публично расскажете о шалостях своей дочери. Только увидев, как мы входим в здание радио-центра, они поймут, что время шуток прошло.
Сэвидж выпустил изо рта облачко дыма и смотрел на него так пристально, будто надеялся в его очертаниях увидеть ответ на свои мысли.
— А вам не кажется, что они постараются не пустить нас в студию? — спросил он задумчиво.
Вот это уже был деловой подход.
— Не сомневаюсь, что так оно и будет.
Он прищурился:
— Понятно.
— Как у вас со здоровьем, мистер Сэвидж? Сердце в порядке? Это я к тому, что сегодня нам придется побегать.
— Я ежедневно делаю гимнастику, Мой врач говорит, что здоровье у меня как у сорокалетнего, хотя мне, знаете ли, пятьдесят два, — горделиво ответил банкир.
— Прекрасно, мы в равных условиях. Мне тридцать восемь, но чувствую я себя на сорок с лишним.
Он не сумел сдержать самодовольной улыбки. Я был рад, что он хоть немного успокоился.
— Я уверен, что вы опять шутите, Ливайн. Я же помню, как вы прыгнули с пожарной лестницы в окно моего кабинета. У вас это получилось чрезвычайно ловко.
