Болонская кадриль. Очаровательная идиотка. Последняя сволочь - [10]

— Во имя всех святых! Ты все-таки решил вернуться, чудовище? Уж не угрызения ли совести тебя сюда привели? Подумать только, я порчу себе кровь, истекаю слезами, а ты и минуты не нашел, чтобы меня предупредить! Ну, признавайся, ты ездил к женщине? Я гроблю на тебя свою молодость, и вот как ты со мной обращаешься?! И что только Господь Бог дал тебе вместо сердца, мерзавец ты этакий!

По окружившей их толпе пробежал одобрительный шепот. Да, у этой девушки есть и класс, и темперамент, но никакой вульгарности! Итальянцы — величайшие мастера во всем, что касается криков, приступов отчаяния, проклятий и упреков и в то же время истинные ценители подобных эмоциональных всплесков, несравненные их знатоки. Зрители в первом ряду сочувственно кивали. Что до Субрэя, то он испытывал легкое головокружение и мучительно пытался отогнать дурной сон. Лихорадочно роясь в памяти, Жак вспоминал, видел ли он когда-нибудь эту женщину. О да, конечно, он очень многим клялся в вечной любви, но этой, невзирая на все свои старания, честное слово, припомнить никак не мог… А незнакомка тут же воспользовалась молчанием француза.

— И даже то, что наша малютка, которую ты бросил, умирает с голоду, нисколько тебя не трогает, да? Слышал бы ты, как она зовет своего папу, наша маленькая Пия…

Узнав, что он неведомо для себя стал еще и отцом, Субрэй на мгновение остолбенел. Толпа немедленно встала на сторону обиженной. Женщины выражали сочувствие брошенной матери причитаниями, а мужчины громко рассуждали о том, какие отъявленные негодяи встречаются порой в этой юдоли скорби. Какая-то девушка во всеуслышание заявила, что, случись такое с ней самой, она бы прикончила того, кто обманул ее доверие, и скорее дважды, чем один раз. Ее горячо поддержали. Тем временем незнакомка, вцепившись в Жака, продолжала кричать, но теперь в ее голосе слышались рыдания, а по щекам текли слезы.

— Скажи, мой Джакомо… неужели ты меня больше не любишь? Ты навсегда оставил свою Ренату?

На сей раз она явно переборщила, и Субрэй понял, что все это — часть хорошо продуманного плана. Впрочем, смысл происходящего от него пока ускользал. Вновь обретя хладнокровие и хорошее настроение, Жак решил сделать вид, будто поддерживает игру.

— Прости меня, Рената… Это угрызения совести заставили меня вернуться к тебе… Каким безумием было тебя покинуть!.. Оставить тебя и нашу Пию… Я пришел просить прощения… Если ты меня оттолкнешь, я возьму такси, попрошу отвезти меня к Рено и брошусь в реку!

Шепоток понимания снова пробежал по толпе. Да, вот что значит хорошо говорить! Несколько женщин заплакали — они уже ясно видели, как несчастный молодой человек тонет в волнах реки, а те, кто умирает от любви, на земле Данте и Петрарки немедленно возводятся в ранг святых.

— Как красиво! — не удержался кто-то.

— Да здравствует Италия! — воскликнул другой.

Та, что приписала Субрэю несуществующее отцовство, колебалась, а Жак, радуясь первой победе, продолжал настаивать:

— Ну, сокровище моей души, так ты хочешь, чтобы этот день стал для меня последним?

Со свойственной им добродушной бесцеремонностью, вечно заставляющей их вмешиваться в чужие дела, болонцы плотным кольцом окружили пару, которая, как им казалось, переживает любовную драму, и принялись давать советы:

— Ma gue.[3] Да обними же ее!

— Ты должна простить его, бедняжка…

Идиллию нарушил карабинер.

— Эй вы, двое, что это на вас нашло? — сурово осведомился он. — Вы что, не видите, что перегородили проход?

Однако, узнав о разыгравшейся тут небольшой драме, карабинер забыл об уставе и тоже принял живейшее участие в дебатах.

— Ессо! Парень любит вас, синьорина… Он раскаялся. Вы не можете лишить его ребенка, иначе всю жизнь будете мучиться угрызениями совести. Конечно, ваш милый поступил плохо, с этим никто не спорит…

— Позвольте, синьор карабинер… — вмешался Субрэй, которого эта сцена теперь изрядно веселила.

— А вы помалкивайте, иначе отвезу в участок, ясно?.. Так вот я говорил, что он поступил плохо, синьорина… Ма gue! Зато сейчас ему стыдно… Ну, так поцелуйте же его!

Незнакомка, по всей видимости, совершенно утратила первоначальный запал, но решила смириться с неизбежным.

— Только из уважения к вам, синьор карабинер…

И она быстро чмокнула Жака в обе щеки, но молодой человек сжал ее в объятиях и, держа железной хваткой, впился в губы долгим поцелуем. Толпа в полном восторге зааплодировала. Субрэй чувствовал, что все тело незнакомки напряглось в отчаянном усилии вырваться. Да, уж чего-чего, а такого поворота событий милая крошка явно не ожидала! Отпустив ее, Жак пылко воскликнул:

— Как ты могла подумать, будто я способен забыть и Пию, и тебя? Да ведь в вас — вся моя жизнь!

Какой-то благообразный господин вышел из толпы зрителей и протянул Субрэю руку:

— Позвольте мне сказать вам, синьор, вы на редкость порядочный молодой человек!

— Я очень… очень счастлива… — пробормотала вконец растерявшаяся Рената.

— Оно и видно, моя дорогая…

«Дорогая» покраснела до ушей, но, очевидно решив испить чашу до дна, взяла Жака под руку.

— Ты, наверное, устал, мой хороший? Если хочешь, мы можем зайти к Орландо и чего-нибудь выпить, а уж потом поедем домой…