— Наконец-то! — завопила безумная. — Щелкнула тебя Кира по носу, самовлюбленного негодяя! Так и надо с мужиками. Ты понервничай, это полезно, душевный жирок снимает...
— Галя! — Новохатов несколько раз повторял ее имя, пока сумел отключить бурный поток ее речи. — Галя, послушай минутку, ради бога! Я действительно обеспокоен. Кирка оставила какую-то странную записку, и ее давно нет дома. Ты не знаешь, где она?
— Прочитай мне записку!
— Это личная записка, Галя.
Что-то, видно, не в словах Новохатова, а скорее в его тоне вывело Галку из состояния привычной бытовой неврастении, и она стала добрым, разумным человеком, каким и была на самом деле.
— В милицию ты звонил, Гриша?
— Нет еще. А зачем?
— Ладно, я сама позвоню, а ты жди. Никуда не уходи.
Новохатов бесцельно бродил по квартире, курил, пытался смотреть телевизор. Он выискивал возможные причины Кириного исчезновения, самые невероятные, жизнь сложна, но ему и в голову не приходила самая банальная ситуация: Кира попросту оставила его и ушла к другому мужчине, как это бывает сплошь и рядом. Но это бывает у других, а у них с Кирой этого быть не могло. Если он и был в чем-то уверен в жизни, то именно в этом. О да! Не только потому, что любил свое маленькое, таинственное сокровище — жену, но и потому, что Киру он воспринимал не столько умом, сколько иными ощущениями, какими-то неведомыми науке зрящими нервными окончаниями: она была частью его сознания, а как же можно сомневаться в том, что впитано в твою кровь. Новохатов, иными словами, был вполне здравомыслящим человеком, которым владело особенное сумасшествие любви.
Когда он, сидя в кресле с сигаретой в зубах, безмятежно осмысливал очередной, уже совсем фантастический вариант Кириного отсутствия, будто она попала в какую-то дурную, стыдную историю и решила избавить его от соучастия, перезвонила Галка.
— Гриша, я сделала все — ее нигде нет.
— Где-нибудь она все же находится, — умно и с долей насмешки уточнил Новохатов.
— Ты еще можешь острить! — в Галкином голосе рыдания. — Да неужели в вас ни в ком нет сердца? О боже! Ты же сейчас должен... Гриша, ты что, разлюбил Киру? Мне ты обязан сказать правду. Понимаешь? Обязан!
Новохатов ответил хладнокровно:
— Понимаю, что обязан. Но не понимаю почему?
Галка объясняла ему минут десять на полном надрыве, что Кира почти святой человек, вдобавок она полезла в дебри мистики, где не смыслила ни бельмеса. Гриша никак не мог поймать паузу, чтобы вежливо распрощаться. Его громкие «Минутку, Галя!» лишь подливали масла в огонь. Когда она начала что-то чудовищное вспоминать о своем втором муже, путая его с самим Новохатовым, он окончательно потерял терпение, швырнул трубку на рычаг и отключил телефон.
Он думал вот о чем. Он думал, что если наступит ночь и жена не вернется, то что же это будет такое? И не находил ответа.
Глаза ему открыла Галя Строкова на третий день его сверхъестественной, одинокой прострации. Ей Кира позвонила из города Н. Галка разговаривала с ним на этот раз, как с покойником, и он испугался услышать правду, какую ему предстояло услышать, и сгоряча чуть опять не бросил трубку. Но и жить дальше он не мог, не имея сведений о Кире.
— Хочешь, я к тебе приеду? — спросила Галка.
— Говори по телефону.
Он узнал, что его любимая жена сейчас живет в каком-то городе Н. и, кажется, с кем-то...
— С каким кем-то?! — заорал Новохатов. — Ты что, совсем очумела?!
Галка заискивающим, не своим голосом что-то пыталась ему втолковать, что-то нереальное и скверное.
Вечером, вскоре после этого разговора, к нему, как обычно в эти дни, зашел на огонек закадычный, еще со студентов, друг Кирьян Башлыков. Он не узнал Новохатова, постаревшего, отрешенного. Новохатов смотрел на друга блуждающим взглядом, тоже, видимо, не вполне его узнавая.
— Это ты, Кирюша? Вот, знаешь ли, казус какой. Кирку умыкнули. Ей-богу! Наверное, цыгане. Увезли в город Н. и там силой удерживают... Да ты не пугайся, я здоров. Я тебе точно говорю, мне Строкова звонила. Надо ведь ехать скорее, а тут снова осечка — поезд будет только утром. Чертов наш сервис! Головы им всем поотрывать!
Башлыков обошел друга, сидящего посреди комнаты на стуле в трусах и пиджаке, и пристроился напротив на кушетке.
— Кому ты хочешь поотрывать головы?
— Железнодорожникам, кому же еще.
В их дружбе Новохатов всегда верховодил, был первым. Правда, Кирьян Башлыков успел значительно дальше продвинуться по службе: он защитил кандидатскую и собирался возглавить очень перспективную лабораторию. Башлыков был рассудительным, деликатным человеком, невысокого роста, с какими-то треугольными залысинами на массивном черепе. Женился он сразу после института на однокурснице и уже обзавелся тремя детьми, что по нашим временам считается проявлением чуть ли не некоего героизма либо дурости. Видеть падение друга Башлыкову было больно. Он понимал, что у Гриши горе, но ведь это было обыкновенное житейское горе, ординарное, как задачка для первоклассника. Разве может уважающий себя человек до такой степени распускаться, чтобы сидеть в трусах посреди комнаты и молоть несусветную чушь. Башлыкову повезло: жизнь пока не наносила ему ударов ниже пояса, и поэтому он мог обо всем рассуждать с олимпийским спокойствием. В эти дни он почувствовал, что окончательно вышел из-под власти Новохатова, не слишком обременявшей его, скорее подбадривающей, но все же иногда легонечко покалывающей самолюбие.
