Больная - [27]

C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Anyway.doc

Когда Алена и Валентина вновь собрались навестить Дмитрия в больнице, они уже не сомневались, что их пустят.

Но врач — в тот день в отделении дежурила врач — отказала наотрез:

— Вы — проходите, а вы — останьтесь! Не разрешаю.

Валентина попробовала еще возмутиться:

— Какое вы имеете право?

— Только матери и жене, я сказала!..

Они вышли за дверь, и Валентина самой себе не посмела признаться, что испытала облегчение. Она извлекла из рюкзака какую-то снедь, приготовленную для Дмитрия, сняла только что надетые бахилы и сказала Алене:

— А помнишь, как мы ехали к нему в деревню, и это было, кстати, совершенно так же, как сегодня ехали сюда. Ну ведь правда. Он и тогда был где-то далеко, и он нас ждал. А мы в любом случае к нему едем. Представляешь? В любом случае.

C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Nectary.doc

Монах Нектарий стоял на взгорке Олимпийского проспекта, с которого открывался сквер. Валентина поднималась к нему снизу, от шоссе, по ступенькам, еще не узнавая в черном силуэте Нектария, в прошлом Максима. Его рвал на части ветер, несший в себе горстями колкие снежинки. В таком ракурсе и в отблеске неона с шумной улице, в плесках автомобильных фар Нектарий выглядел не как православный монах, а герой фильма «Матрицы», как его — Нео, позёр.

— Здравствуй, дорогой, — сказала Валентина.

Она слегка запыхалась.

— Маешься? — вместо приветствия с улыбкой спросил он. И подождал ответа. Не как все другие, спросят и не слушают.

— Маюсь! — брякнула она от неожиданности. — А ты, что ли, записался в мои исповедники?

Он снова усмехнулся:

— Ну, помайся, если хочется.

— Мне не хочется.

Монах Нектарий кивнул, ветер еще раз дернул полы его рясы. Он заложил руку за широкий кожаный пояс и пошел вдоль проспекта по ломанной дорожке — Валентине ничего не оставалось, как последовать за ним.

Когда-то монах Нектарий подавал большие надежды как религиовед, и даже защитил диссертацию по экзотической религиоведческой теме.

— Туфта и фуфло, — отзывался впоследствии о работе монах Нектарий.

Он бы и защищаться не стал, если бы не благословили. А «благословили» в их церковной жизни — как приказ в войсках. На последних курсах МГУ он понял, что всё тщета и тлен. Особенно когда так увлекся своей новой открывшейся ему жизнью, что засыпал какую-то диковинную дисциплину, которыми их там потчевали. Он и совершенно об этом не сожалел бы, но духовный отец, как порой бывает в таких случаях, настоял на завершении кандидатской:

— Нет уж, чадушко, учись. Специальность хорошая, мирской ли тебе путь предстоит, монашеский — всё равно будет польза от тебя ближним. С иеговистами сумеешь разговор-то построить?

— Батюшка! Ну какая же может быть польза от разговоров с иеговистами? Не могу я уже сейчас читать всякую ересь по христианским сектам и по этому индуизму!.. Это же может быть — ну, вообще, душевредно, опасно. Разве нет?

— А ты как-нибудь, знаешь, схитри! На это смотри отстраненно. И «Да воскреснет Бог» читай.

Хитрить не получалось. На факультете не первый год свирепствовал нежно любимый студентами профессор Кирилл Игнатьевич Никомидийцев, первые буквы имени которого сами собой сложились в прозвище Киник. Был он многолетний сотрудник кафедры научного атеизма и сам лютый атеист, собаку съевший на «свободомыслии». Так называли по старой памяти историю всякой творческой мысли, сопротивлявшейся влиянию католической церкви в Европе и православной в России. Когда-то подразумевалось, видимо, что отцы церкви по определению свободно мыслить не могут, скованные по рукам и ногам канонами и догмами, да так и прижилось, как термин. Киник, впрочем, предмет свой досконально знал, а в начале девяностых начал преподавать еще в колледже иезуитов, за каким-то дьяволом открывшемся в Москве, но убеждений атеистических своих не поменял и лентяйствующих студентов гонял без продыху:

— Часто мне говорят на экзаменах, что мне вера не дозволяет заниматься этим предметом. Не-ет, дорогие мои, есть специальные институты, готовят теологов — идите туда учиться. А если уж вы выбрали это искушение, религиоведческую подготовку, извольте пройти, что положено по программе. Да и иметь эту в высшей степени скромную сумму знаний должен любой воспитанный человек. Об образованном человеке и вовсе умолчим.

Что должен знать образованный человек по мнению профессора Киника, монаху Нектарию, тогда еще и не Нектарию, и не монаху, так и осталось непонятным.

Но позднее в своих молитвах он исправно поминал старого профессора. И не он один. О спасении души старого киника молилось множство народа, причем все они адресовали свои просьбы к самым различным богам, вплоть до самых экзотических, вроде благого Ахуры-Мазды (один студент профессора подался в зороастрийцы). Другой калымил камланиями: шаманил в Бурятии. Третий был, по слухам, тем самым известным дьяконом Карнавальцевым. Что касается всерьез увлекшихся йогой или трансцендентальной медитацией, то лишь они одни, вероятно, считали профессора пленником иллюзий, но с них спрос короток, они обо всех так думают.