Больная - [25]

И пусть на щеке у него и тогда мог красоваться отпечаток белья — лежал ничком — но этот отпечаток не делился поперек морщинками, он пролегал по подбородку не набрякшему, в щетине, а чистому, покрытому легким юношеским пухом. Вот так проснешься однажды, и увидишь рядом с собой человека, и поймешь, что ты не помнишь его лица юным — до чего посторонним покажется оно в этот момент. Нет, любить лучше с юности, изначала, измлада.

Она понимала в этот самый момент, обрушиваясь по частям, как бесшумно взорванная крепость, в море сна, что мысль ее ложна, или более того — неправдива, неправедна.

— Я не собирался просто поблудить с тобой, — с горечью говорил Сергей на утро, мешая сахар звенящей ложкой в стакане с отколотым краешком. — Не бойся меня, и не бойся рожать. Кому мы будем нужны, кроме наших детей? Государство о нас не позаботится!..

Валентина теперь казалась себе теперь очень старой. В свои почти тридцать. В восемнадцать, девятнадцать, двадцать ее не остановило бы отсутствие жилья, быта, стиральной машины. Да, собственно — и не остановило. Безо всяких «бы». Но она повзрослела и поумнела. «И лишилась воли к жизни», — сказала бы она, если бы было, кому.

Шелудивый пес проковылял за окном, ловя взгляды прохожих просящими глазами. Вот и она такая же, сутулится на перекрестке — одинокая женщина, как побитая собака, выгнанная в дождь, сиротливо поджимающая некогда пышный хвост в репье между мосластых лап.

C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Cola.doc

— Ты знаешь, я ужасно сглупила, — сказала Алена. — Ужасно.

— А что такое?

— Я позвонила врачу и спросила, можно ли тебе прийти. Она ответила — ни в коем случае.

— Почему это?

— Не позволяют. Не знаю. Заведение-то ведь специфическое… Никаких друзей.

— А ты? Тебя пускают?

— Я — жена. Это совсем другое.

— Но все равно поедем. Попробуем…

Больница имени Кащенко и действительно оказалась похожа на Третьяковскую галерею — на большой больничной территории раскинулось мрачное здание из темного красного кирпича.

Алена достала из сумки бахилы:

— Если они не будут нас обеих пускать, ты пойдешь одна.

— Ты так говоришь… Как будто «оставь надежду».

Алена тоже улыбнулась:

— Просто Дмитрий хотел тебя видеть.

Но медсестра в зеленом халате даже не спросила, кто они, а выкрикнула в глубину коридора фамилию и открыла деревянную дверь.

Алена и Валентина оказались в высоком помещении, где стояли столы. Здесь уже сидели больные и посетители — за каждым столом по две пары. Игрушки из пластилина, выстроенные на этажерках по углам комнаты и неловкие, похожие на детские, рисунки, бросились в глаза. Дверь в конце комнаты открылась, и показался Дмитрий — он был хмур, но другим его редко кто и видел, наверное.

В больничной клетчатой пижаме поверх свитера, и бесформенных штанах, он подошел обычной прыгающей походкой, кивнул Алене и протянул руку Валентине, отвечая на ее приветствие.

Они сели за стол. Алена извлекла из сумки купленную у метро снедь: блины с начинкой, шоколад, рулет с повидлом, бутылку «Колы». Еще у метро произошел такой разговор: «Может быть, сок лучше?» — «Я уже устала бороться за здоровый образ жизни. Думаю, эта отрава — пустяки в сравнении с этими лекарствами, а любит он газировку, что поделать».

Дмитрий сразу начал есть, и аппетит у него был хороший. Он не выглядел ни истощенным, ни вообще каким-то особенным.

— Читаешь что-нибудь? — спросила Валентина.

— Да, двухтомную «Историю человеческих заблуждений», — ответил он.

— Двухтомную? Ничего себе.

— Глупость, конечно. Но надо же что-нибудь читать. А то отобрали Псалтирь, — он улыбнулся. — А наизусть… Не очень-то. Трудно сосредоточиться. Что-то как будто не то с памятью… Какая-то ерунда. Говорят, препараты…

— Конечно, препараты, — сказала Алена. — Когда мы подлечимся, и выйдем отсюда, память восстановится.

— Мы уже никогда не выйдем отсюда, Аленушка, — он тепло, ласково, осторожно улыбнулся ей.

Валентина почувствовала, как в ее собственном сознании что-то надорвалось и расслоилось, она оказалась как бы в двух вселенных одновременно: в одной вместе с Аленой, вместе с Лоттой, Виталием, Иваном, Сергеем, Егором и всеми, кого знала, и где они все понимали друг друга. А в иной — вместе с Дмитрием, где его никто, кроме нее, не понимал. Или не хотел понять, делал вид, что не понимает.

— Не говори ерунды, — заметила Алена.

— Конечно, ты выйдешь, — произнесла и Валентина.

— Как можно выйти откуда-то, где находится весь мир? Ведь по-настоящему здоровые люди все здесь.

— Надеюсь, ты не слушаешь, что они тебе тут говорят? — спросила Алена.

— Кого же еще слушать, как не того, кто оказывается рядом? Может быть, их устами говорит с тобой Господь.

— И давно ты веришь в Бога, Дима? — спросила Валентина.

— Давно или недавно — я уже сам не знаю. Просто однажды я стал ощущать очень близкое присутствие Бога. А впервые нечто подобное посетило меня в раннем детстве. Понимаешь, наши поступки перестали казаться мне разумными, объяснимыми. Деньги, работа, семья, всё это не то. Всё это, понимаешь, неправильно устроено, сплошной тупик. Прости, Аленушка.

— Я тебя, конечно, прощаю! — воскликнула Алена таким веселым тоном, что стало почти физически больно от этого последнего, отчаянного наигрыша. — Подлечишься и выйдешь. Мы снова будем вместе.