Болеутолитель - [5]

— Прииди к Господу.

Прикосновение руки было теплым, как прикосновение руки отца, когда он массировал ему бедра в ванне. Хейд почувствовал щекотку в области промежности. У него эрекция. Но почему же ему так страшно?

Мужчина стал медленно поднимать его, как поднимают младенца, чтобы тот срыгнул; наконец, плечи Хейда прикоснулись к теплой и сухой груди мужчины.

— Господь призывает тебя к себе, сын мой. Он там, внутри.

Хейд почувствовал, как тело его, наконец, расслабилось; похоже, этот пожарный не желает ему вреда. Он глянул вниз, одной щекой прижимаясь к грудной клетке мужчины; серая куртка того была, судя по запаху, свежевыстиранной…

Кровавая капля стекла с его лба, упав на куртку мужчины. Раздалось шипение, похожее на то, когда пальцем тушишь пламя свечи… Капелька крови исчезла.

Как обгоревший мальчик и девочка без век.

Ушли к Господу.

Раздался дикий вопль, и Хейд не сразу понял, что это кричит он сам.

К нему спешили другие. Они спасут его. Он еще не готов отправиться к Господу. Зачем этот человек притворяется добрым и убивает детей, которые выжили в этом аду? Какое он имеет право играть…

— Отдохнуть в садах Господних, — прошептал мужчина, как будто услышав мысли Хейда.

— Кто вы? — с трудом выговорил Хейд сквозь брызнувшую изо рта кровь.

— Я пытался забрать тебя домой, как Он научил меня раньше. Иисус плакал.

Голоса настоящих пожарных были теперь совсем близко.

Мужчина, который намеревался стать спасителем Фрэнки Хейда, повернулся к подбежавшим сзади.

— Я проходил мимо и увидел огонь, — объяснил он. А затем, повернувшись к Хейду, шепнул:

— Я был призван, как суждено и тебе. Твой день наступает.

— Нужно спасти всех детей, которые остались, — сказал, задыхаясь, пожарник.

Человек в ветровке, услышав это, улыбнулся и ушел. Никто не обратил на это внимания. Может быть, все это к лучшему, подумал он. Ему помешали избавить мальчика от истинной боли и отнести в обетованную землю. Но он держал его в руках вполне достаточно, чтобы передать ему божью силу. Точно так же было и с ним самим много лет назад, когда другой безымянный мужчина, другой Добрый Самаритянин, нашел его в хаосе сгоревшего театра, едва живого, еле дышащего…

Да, хорошо, что он передал мальчику божью силу. Именно так и надо было поступить.

Иисус плакал.

Хейд теперь плакал обыкновенными, а не кровавыми слезами, и настоящие пожарные не могли понять, почему один участок обгоревшей ткани оказался розовым и зажившим. Обломки кости все еще торчали из его ноги, но вот кожа под сгоревшей рубашкой была новенькой и свежей…

Господь хочет, чтобы ты выполнил эту работу… Сынок.

И Хейд последний раз в этот день потерял сознание.

* * *

Пройдут годы, и Фрэнсис Мадсен Хейд будет сидеть перед экраном телевизора на Аугусто-бульваре в окружении неудачников вроде Денниса Кэссиди и прочих, озлобленных жизнью, загнавшей их в капкан. Он будет пить пиво из кружки и смотреть, как освобождают заложников из Тегерана, когда по нижней кромке экрана побегут местные новости. Многие читали их вслух, слово за словом.

В выпуске новостей сообщалось, что сорокалетний мужчина из Бактауна признался в том, что именно он устроил пожар в католической школе св. Витта на Калифорния-стрит в 1958 году. Его имя было Джеффри Ди Муси. За несколько месяцев до пожара одна из монахинь сделала ему выговор за курение на лестнице. В день пожара он намеренно выбросил окурок на той же лестнице.

На следующую ночь Ди Муси покончит с собой в госпитале «Кук-Каунти», но до этого времени Хейд не раз еще вспомнит пожар и падение с лестницы.

Он вспомнит, как Господь шел к нему сквозь пламя, обнимал его, успокаивал и приглашал идти домой. Больше он почти ничего не вспомнит.

Он сможет припомнить ласковые руки того человека.

Но не страх, который испытал тогда.

Тот Священный страх.

ЧАСТЬ I «Во Имя Отца»

Чикаго, район Саут-Луп.

Зима 1988.

Глава 1

— Эй, парень, а ты не боишься, что какая-нибудь ползучая тварь заберется к тебе в глотку через эту дыру?

Реджинальд Гивенс злобно взглянул на Майка Серфера — примерно так, как он обычно смотрел на полицейского — наблюдая за тем, как его приятель отчищал от слюней пластиковую штуковину.

— Ну, во-первых, я торчу здесь уже больше двадцати минут, — голос Серфера был куда мягче, чем голос молодого человека, сидевшего напротив. «Здесь» означало в баре «Трудные времена», и Майк надеялся, что мягкий голос побудит Чета, бармена, угостить его кружечкой пива.

— Ну, а во-вторых, это занимает всего лишь секунды. Видишь, все уже на месте, а вот и Чет идет. Закажи-ка, Редж, а то я сегодня неплатежеспособен.

— Людям это может быть не по вкусу, особенно из-за того, что тут торгуют только по-старому, в разлив, — Гивенс всегда был злым на язык, с того возраста, когда впервые самостоятельно смог взобраться на табурет в баре.

— Тс-с, — Серфер слегка постучал ладонью по столу, — похоже, что удастся выпить на халяву…

Он поднял два пальца, кивнув в сторону своего низкорослого дружка.

— Знаю, знаю. А тебе не кажется, что лучше бы чистить эту штуку из твоего горла не здесь, а в туалете?

Оба приятеля были черными, и оба передвигались в инвалидных колясках. Спустя три года после своего последнего пребывания в исправительном заведении, Гивенс угодил на рельсы надземки в районе Кинзи. Проходившая до Равенсвуда со всеми остановками электричка произвела успешную ампутацию его правой ноги до колена.