Болеутолитель - [22]

Генри Мажек был ее племянником и вот уже восемнадцать лет работал водителем грузовика. Больше для того, чтобы доставить удовольствие своей тетушке Вильме, чем своему отцу Бернарду, Генри, вежливый худощавый человек, обязательно встречался с Бабулей на этом месте каждый год девятого декабря, чтобы она могла на следующий день посетить кладбище «Сент-Эдельберт». Так же он отвозил ее к себе и в другие дни, когда она принимала участие в разных семейных торжествах.

От холода у нее начала дрожать нижняя челюсть, она съежилась в своем кресле, хотя и была тепло одета.

Ну, где же ты, в конце концов, Генри?

* * *

В это время в «Марклинне» Колин Натмен беседовал с Майком Серфером за стаканчиком кока-колы.

— Ты что, Майк, и вправду хочешь выехать на улицу и охранять нашу Бабулю, — спрашивал он.

— Она же такая маленькая, Колин.

— Майк, в газетах пишут, что этот парень пользуется паяльной лампой. Как ты думаешь, разве это можно сделать прямо перед зданием театра, а? — Натмену нельзя было отказать в логике.

— Она такая маленькая, — повторил Серфер.

* * *

На Бентон-плейс Френсис Хейд подошел к старушке, чтобы поздороваться с ней.

Глава 13

— Ты мне лапшу на уши не вешай, — говорил Коновер, обращаясь к негру, стоявшему в дверях закусочной. — Не держи меня за осла, Эрвин. Я сам тебе могу рассказать, в чем тут дело, понял?

Свободный от дежурства коп с того берега реки хлопнул дверцей допотопного «Гран Торино» и подошел поближе. Только долбанутые могут такое купить, — думал Эрвин всякий раз, когда видел подобную машину, проплывающую по улице. Когда Коновер оказывался на «Свалке», как копы с Чикаго-авеню или Салун-стрит называют Луп, он либо пытался выглядеть в глазах местных негров своим парнем, либо, напротив, припугнуть их. Но они ему никогда не доверяли.

Эрвин Трювильон, «Гладкий Ти», прирожденный уголовник, беженец с Гаити, подумал, что этому белобрысому громиле больше всего подошло бы регулировать уличное движение. Главное, разоряется-то он только для того, чтобы произвести впечатление на вон ту белую штучку, которая спокойно жует свой гамбургер. Ти с порога оглядел закусочную и увидел там также Мэфера, напарника Коновера. Вообще-то Ти признавал, что эта Рив Тауни — и вправду лакомый кусочек.

Он догадался: Коновер хочет показать этой штучке, что он в курсе всех здешних дел и таким образом привлечь ее внимание. Похоже, что «серое мясо» появилось здесь только из-за того, что деваха часто навещает калек из дома напротив в связи, наверное, с этим Болеутолителем.

На самом деле Коновер, действительно, знал, что Ти зарабатывает на жизнь, добывая золотые цепочки с шей и бумажники из карманов уснувших пассажиров поздних электричек и торгуя этими прелестями здесь.

— Да я же честно говорю, — тянул Ти с неподдельной искренностью настоящего жулика, — Это были вещички моей сестрички, а теперь она решила от них избавиться. Врубаешься?

И это говорил человек, одетый по самой последней моде: черные брюки от «Перри Эллиса» с защипами, серый пиджак, в тон ему галстук и шерстяной шарф, спокойного оттенка голубая рубашка.

Его длинное, до лодыжек, черное кожаное пальто было расстегнуто, и множество золотых цепочек, которые «его сестра» предлагала на продажу мирно покоились в полудюжине отвисших карманов.

Все происходящее от начала до конца было обычным фарсом.

* * *

Микрофон у проповедника наконец-то заработал: ОСТАНОВИТЕСЬ, ГРЕШНИКИ, — как всегда началась его речь, — Вы, ПОДДАЮЩИЕСЯ ГРЕХУ табака, алкоголя, нарушающие священные… СВЯЩЕННЫЕ узы СУ-ПРУ-ЖЕ-СТВА! ПОКАЙТЕСЬ!

У черного проповедника Чарльза Лэтимора была своя роль в жизни, у черного карманника Эрвина Трювильона — своя.

Текущая мимо Лэтимора толпа поредела, и он увидел старую женщину, имени которой не помнил, из инвалидного дома напротив. Она разговаривала с крупным мужчиной в толстой куртке Казалось, что парень против воли старушки толкает ее кресло назад и это было подозрительно.

* * *

— Крошки. Это было первое слово, которое она смогла произнести, когда незнакомец завез ее в темную аллею. Только тут он понял, какая же старуха на самом деле маленькая. Он нависал над ней.

Она указала на землю под ногами.

— Прошу прощения, мадам?

Вежливо, как учил его Отец.

— Крошки, — повторила Вильма, как будто одно это слово могло устроить их обоих. Он смотрел в ее расширившиеся глаза. — Забавно, не правда ли, молодой человек, — сказала она, повышая голос, чтобы перекрыть очередной порыв ветра, — Я слишком стара и глаза у меня слабые, так что я не могу разглядеть надписи на автобусной остановке. Я уж не говорю кстати, что добрая половина автобусов не имеет подъемников для инвалидов в колясках, — она недовольно покачала головой. — Но вот крошки я вижу.

Хейд, наоборот, не видел на земле ничего, хоть отдаленно напоминавшего крошки. Может быть она имеет в виду мокрые, быстро таявшие снежные хлопья. Повсюду лежали самые обычные камушки и мусор, забившие канавки водостоков и промежутки между восьмиугольными плитками тротуара. Обертки от шоколадок и вафель, смятые пачки от сигарет, рекламные листки, окурки. На газоне под деревом лежал трупик птицы.