Болеславцы - [84]

Отец Отгон, насытив душу красотами природы, покаянно несколько раз ударил себя в грудь за такое попущение и усердно принялся за собирание снадобий.

Но в этот день творилось с ним нечто необычное, он опять увлекся другой своей маленькой слабостью и забыл о цели странствования.

Дело в том, что отец Оттон, наравне с растениями, чувствовал большую склонность к прочим Божиим творениям: к птицам и зверям, мотылькам и мушкам. И вот, едва он вошел в лес по изведанной тропе, как увидел на ветке птицу, какой не видывал за весь свой век. Он заключил, что это, вероятно, гость из далеких стран, птичка перелетная, временно нашедшая приют в пути. Птица была стройная, в особенности же красиво было оперение, с ясно-голубыми полосками на крыльях; отливавших бледно-лазоревою синевой. Никогда еще отец Оттон не встречал в лесу подобной птицы. Он захотел взглянуть на нее поближе, пытался осторожно подойти, но птица, заманив его, взлетала и в нескольких шагах опять садилась.

Бенедиктинец приближался очень осторожно, неслышными шагами, прятался за ветками, но едва успевал догнать летунью, как синекрылая срывалась с ветки, перепархивала на другую, чаще всего очень недалеко и принималась прихорашиваться, чистить клюв о ветку… поднимала ножку, скребла перышки… По-видимому, птичка совсем не боялась странника, а просто не желала позволить рассмотреть себя поближе, а отлетала дальше, глубже в лес, все по тому же направлению. Отец Оттон даже не заметил, как далеко заманила его птица, а когда оглянулся, то увидел, что из-за деревьев совсем уже не видно было синих гор.

Но хорошо зная всю окрестность, он не испугался. Твердо решившись поближе приглядеться к птице, он продолжал идти за нею. Однако лесная чаща становилась, чем дальше, тем непроходимей, местами ускользала из-под ног даже тропинка, а вместо нее тянулась, извиваясь, промытая вешними водами, рытвина, по дну которой низвергались вниз, в долину, последние ручьи от тающих снегов.

Место было дикое, безлюдное; среди зеленеющих деревьев местами протягивались лапы старых темных елей, и стояли исполинскими столбами их оголенные стволы. На земле лежали, поперек дороги, полуистлевшие колоды, сухостой, обломанный осенней непогодой; стелился скользкий мох, грудами встречался прошлогодний лист.

Птица, все время вертевшаяся на глазах монаха, вдруг исчезла, юркнув вниз, под нависшие, стелившиеся по земле, ветви древних пихт. Дорога сделалась непроходимой, у старца захватывало дух, и он стал осматриваться, нет ли по соседству пня, чтобы присесть.

В лесу царила торжественная тишина, тишина святыни. Ни один листок не шевелился, и слух едва улавливал жужжанье мух. Пройдя еще несколько шагов, отец Отгон набрел на ствол вырванного бурей дерева, на котором, правда, можно было если не усесться, то, по крайней мере, прислониться. Пот градом лил с лица монаха. Передохнув одно мгновение, он стал озираться, нет ли поблизости нужных ему горных трав, когда вдруг откуда-то донесся странный, непонятный звук, заставивший его забыть и о птице, и о цветах.

Среди безмолвия лесней глуши послышался невдалеке не то стон, не то тяжкое дыханье, вырвавшееся из человеческой груди. Не сопенье ли дикого животного? О, нет! Отец Оттон мгновенно ощутил, что такие звуки может издавать только глубоко несчастное существо. Так вздыхать из глубины души не может зверь.

Усталости как не бывало. А так как старик не знал, что такое страх, то немедленно, опираясь на палку, стал взбираться в гору на доносившиеся стоны, все, как казалось, приближавшиеся. И в то же время он глазами осматривал и обшаривал кусты, стараясь доискаться, откуда исходили вздохи.

Перед ним стоял огромный старый дуб, от которого широко разросшиеся корни и густая тень от листы глушили всякую растительность. Вокруг прозябали только мхи и мелкие былинки. На земле, у самого ствола, отец Оттон увидел распростертого мужчину, в ногах которого лежали две собаки. Одна, по-видимому, мертвая, другая при последнем издыхании. Да и человека, если бы не тяжкое, вырывавшееся из груди дыхание, мог быть принять за покойника. Он совсем не двигался. Голова, покоившаяся на закинутой руке, смотрела вверх; лицо было бледное, глаза закрыты, рот открыт. Густые, растрепанные волосы падали на лоб и на уши. Одет он был в темное платье, а такой же плащ подостлал под себя на землю; сбоку болтался меч в ножнах. Рядом валялся красивый лук из рога и короткое копье. По платью и лицу легко можно было признать в незнакомце богатого вельможу, либо заблудившегося на охоте, либо раненого. Вероятно, оставшись в одиночестве, он лег, потеряв надежду на спасение. На шнурке, через плечо, монах увидел небольшой рожок, изломанный в кусочки. Так или иначе, но было ясно, что больной был лишен возможности позвать на помощь.

Увидев несчастного, отец Оттон заторопился; собака, издыхавшая у ног хозяина, приподняла немного голову, взглянула тоскливыми глазами, точно призывавшими на помощь, и вновь бессильно опустилась на траву. Устремив глаза в бледное лицо страдальца, монах спешил, но, подойдя поближе и присмотревшись к незнакомцу, он окаменел. Прислонился к дереву и, по-видимому, колебался, идти ли дальше. Не спускал глаз с лежавшего, а в душе его боролись противоречивые чувства. Наконец, монах молитвенно сложил руки, вознес очи горе, слезы брызнули у него из глаз и, точно преодолев какое-то препятствие, он торопливым шагом подошел к несчастному, не слыхавшему, как казалось, ни шелеста раздвигаемых ветвей, ни шарканья ног.