Боксер - [32]

До этого дня служба у Тенненбаума была для Арона всего лишь попыткой убить время, теперь же она приобретала новое значение и новый смысл, щедрое вознаграждение, которое до сих пор лишь обеспечивало ему маловажные приятности жизни или давало возможность отложить кое-что про запас, теперь могло пойти на лечение Марка. Часть своих накоплений Арон пустил на продукты: фрукты, сыр, сладости, соки, колбасу, пирожные, впрочем, не такую уж и большую часть, он зарабатывал куда больше, чем мог съесть Марк. Кеник помогал ему добывать продукты. Арон записывал свои пожелания на бумажку и посылал его, хотя поначалу Кеник отказывался. Он говорил:

— Если тебе уж так приспичило среди зимы жрать помидоры, ищи их себе сам.

Но, узнав, о чьем здоровье идет речь, он перестал ворчать и проявил величайшую готовность, а уж где раздобыть продукты, он знал, как никто другой. Он и сам вносил предложения по поводу того, как можно разнообразить питание Марка, случалось, что из своих разбойничьих походов он возвращался с деликатесами, которых не было в записках. При этом он говорил:

— Ну как ты думаешь, ведь это обязательно должно ему понравиться?

За пачку сигарет в неделю Арону было разрешено держать свой велосипед у начальника станции. Он ездил туда почти каждый день, особенно на первых порах, всякий раз с пакетом в руках, так что они там, верно, сочли его за миллионера.

* * *

— А Паула?

Паула не могла так свободно распоряжаться своим временем, по будням оно принадлежало «Джойнту». Арон твердо рассчитывал, что в первое же воскресенье она составит ему компанию, он сказал: «Я еще ни словом не поминал ему о тебе. Думаю, это будет волнующая встреча».

Поскольку, к его великому разочарованию, она не проявила ни малейших признаков радости по поводу предстоящего знакомства с Марком и даже, напротив, как ему показалось, выглядела несколько удрученной, он на всякий случай спросил:

— Ты ведь поедешь со мной?

— Пока не знаю.

Арон растерялся, его рассердило, что она делает вид, будто не знает, найдет ли время для столь важной встречи, и вообще испытывает какие-то загадочные сомнения. Ее соображения, говорит он, отличались по большей части сказочной легкостью и были невесомы в его глазах, может, именно поэтому он и любил ее, угадывая за всем этим особую изысканность чувств. Но на сей раз ее слова вызвали у него раздражение. И лишь позже он осознал, что ошибался. Он рассуждал примерно в таком духе: если отец радуется вновь обретенному сыну, как же может мать не разделять его радость? Это была не ее вина.

Но тут терпимость Арона разом иссякла, и он не видел никаких оснований скрывать от нее свой гнев.

— По мне, можешь оставаться дома, я только вот чего не понимаю: если уж тебе безразличен мальчик, почему ты не можешь сделать такой пустяк ради меня? Только потому, что от вокзала далеко?

Этот оскорбительный вопрос он задал в субботу, и до понедельника вечером они не разговаривали.

Потом Арон наконец спросил:

— Ты хоть объяснить мне можешь?

— Просто я немножко боюсь.

— Чего? Что ты ему не понравишься?

— Вздор.

— Тогда чего же?

Паула ничего не стала объяснять, она просто положила руку на плечо Арону, улыбнулась и сказала:

— А ничего. Просто я дура, ты меня прости, ну конечно же я поеду с тобой.

И в следующее воскресенье они оба поехали к Марку. Арон посулил ей отличную прогулку — час ходьбы от станции, до сих пор они никуда не ходили вместе, даже перед домом не гуляли. Хотя у него было такое чувство, будто они вместе с Паулой исходили множество дорог; как ни странно, лишь сейчас ему стало ясно, что все их совместные передвижения начинались и завершались в стенах его квартиры. Паула сказала, что от такого множества деревьев у нее даже голова закружилась.

— Поглядела бы ты на них, когда они зеленые.

Она вела себя так, словно их путь пролегал через музей, словно она дефилирует мимо нескончаемого ряда произведений искусства, а к таковым она явно причисляла каждый второй кустик, каждое третье дерево и черных птиц над ними. Она сделалась на редкость молчалива, держала Арона за руку и лишь время от времени восклицала:

— Ты только посмотри, нет, ты только посмотри!

Для Арона виды окрестностей из-за частых посещений как-то поблекли, он только радовался восторгам Паулы и предавался своим мыслям. Так с ним всегда бывает, пояснил он мне. Лучше всего голова у него работает во время прогулок. Только не вздумай говорить, что ты охотно пошел бы со мной погулять, прямо сейчас.

И он начал размышлять на тему, что могла иметь в виду Паула, когда сказала, что боится встречи с Марком. Ее единственная реплика на этот счет, будто речь идет вовсе не о боязни не понравиться Марку, показалась Арону вполне убедительной, в противном случае она, насколько ее знал Арон, без малейших колебаний призналась бы в этом. Скорей уж страх с противоположным знаком, опасение, что вид Марка ужаснет ее, а она не сможет этого скрыть, то есть напугает Марка выражением своего лица или обидит Арона. Но и от этой мысли он отказался; от такого страха, который был бы, по сути, бесчеловечен, ее должны уберечь ум и чувство такта, не говоря уже о том, что работа в «Джойнте» многому научила ее по этой части. Какой же тогда страх? Единственное объяснение, которое пришло ему в голову, было неприятным и, по недолгом размышлении, даже ошеломило Арона: Паула просто опасалась слишком глубоко влезать в его дела. До сих пор отношения между ними были для Паулы в каком-то смысле необязательными, несмотря на всю их доверительность; у нее оставались пути к отступлению. Ну хотя бы то, что Паула до сих пор сохраняла за собой прежнюю квартиру, не пользовалась ею, но и не отказывалась от нее. А почему? Едва ли затем, чтобы, внося квартирную плату, избавиться от лишних денег, и уж наверняка не затем, чтобы поддразнить его или пригрозить. А квартиру, сказал себе Арон, она потому и сохраняла за собой, что квартира символизировала некую возможность, отказаться от которой сейчас она сочла бы преждевременным. До сих пор благосклонность Паулы ограничивалась одним-единственным мужчиной, а вот один мужчина плюс к нему один мальчик — это было