Боковая ветвь - [8]

Объявили очередного докладчика, и на трибуну стремительным шагом вылетела высокая девушка. Быстрым движением она откинула темную челку со лба. Под своды зала вознесся молодой нежный голос. Народ оживился, так как каждому присутствующему стало понятно, что свой доклад она делает не для галочки в журнале, не для получения повышенной стипендии и какого-нибудь дурацкого ленинского зачета. Ее действительно интересовало то, о чем она говорила. Алексей посмотрел программу. В названии доклада были непонятные ему термины, обозначающие клоны клеток крови. Медицина всегда интересовала его. Он вслушался. Девушка говорила напористо, почти весело, но вместе с тем было ясно, что работа действительно сложная, выполненная на хорошем уровне. Алексей представил себе в маленьких лапках круглого шарика крови большой черный пистолет, с которым тот гоняется за антигеном, улыбнулся и подмигнул девушке. Она с трибуны в этот момент случайно взглянула на него и, обнаружив его шутовское подмигивание, удивилась. Брови ее на мгновение поднялись дугой, но, не выдержав, она улыбнулась ему в ответ, а через секунду уже вернулась к своей мысли и продолжала доклад. Окончание его прошло в темноте — дежурный молодой человек повернул выключатель, и на экране возникли модные тогда синие диаграммы, считавшиеся обязательным приложением к докладам. На экран Алексей уже не смотрел. Ему было в принципе уже в тот год на многое плевать. Он заканчивал летом последний, пятый курс и после защиты диплома должен был ехать учиться в целевую аспирантуру в далекий и прекрасный город Ленинград.

С достоинством, присущим отнюдь не зеленым первокурсникам, а уже зрелым выпускникам, он выдержал томительную процедуру вручения почетных наград и, небрежно свернув свою грамоту в трубку, отправился в гардероб. Там он увидел, как девушку-докладчицу, рассказывавшую про кровь, поздравляет пожилой, солидный господин, должно быть, научный руководитель. Почему-то тут ему вдруг не захотелось сразу идти домой, и он поболтался еще немного в шумном и гулком вестибюле, поглазел на новые журналы, выставленные в застекленной витрине на лестнице, и, наконец, стал искать в кармане свой номерок. Пожилой господин, к счастью, оставил подопечную, и она, получив свою шубку в гардеробе, стала одеваться у зеркала. Вестибюль стремительно пустел, освобождаясь от весьма проголодавшейся молодежи, и под напором чьей-то богатырской руки тяжелая дверь на улицу стремительно раскрылась. Воспользовавшись этой оплошностью, морозный ветер с улицы ворвался в вестибюль и, радостно бесясь от такого приключения, пролетел между колоннами на лестницу и вихрем сорвал с широких перил тонкие листки чужого доклада и бумажный прямоугольник грамоты в тисненой золотой рамке. Девушка, наклонив голову вниз, прятала под шапочку длинные волосы и ничего не заметила. Алексей поднял бумаги. «Наталья Нечаева, — значилось на титульном листе доклада. — Секция теоретической медицины, кафедра иммунологии, медицинский институт».

Домой из библиотеки по заснеженной морозной улице они пешком пошли вместе. У спешащих прохожих вырывались из носа и рта облачка морозного воздуха. Троллейбусы в вечернем воздухе искрили дугами по заиндевевшим проводам, а водители проявляли чудеса вождения, останавливая свои неповоротливые промерзшие чудовища на остановках так, чтобы прохожие могли пробраться к дверям сквозь протоптанные множеством ног щели в огромных сугробах.

Сейчас бы на улице он ее, наверное, не узнал. Но хорошо запомнил короткую юбку, оголявшую Наташины длинные тонкие ноги так, как теперь носят все современные девочки. Для того времени это было все-таки слишком круто. Еще запомнились ему ее светлая шубка, вязаная шапочка, снег на ресницах и тонкий серебряный кулон, выполненный в ажурной технике финифти в форме тюльпана. Он преподнес ей его в подарок к Международному женскому дню. Цветы тогда в их городе было достать труднее колбасы, особенно тюльпаны. Вот он и вышел из положения, сопроводив свой подарок красивой открыткой. Это он почему-то тоже запомнил.

Никто не назвал бы тогда Наташу Нечаеву красавицей. Родителям его она не понравилась из-за независимости и резкости суждений, но из тех молодых людей, кто был знаком с ней тогда, влюбленных в нее было, пожалуй, немало. Он и сам был слегка увлечен ее подвижным лицом, тонкой фигуркой, резковатыми жестами. Ему нравилось наблюдать за ходом ее рассуждений, когда он нарочно дразнил ее, задавая немыслимо сложные псевдонаучные вопросы. Например, уже тогда он спрашивал, можно ли теоретически клонировать человека? Его ужасно забавляло, как мило она сердилась, если оказывалось, что, как она выражалась, «проблема была поставлена некорректно».

Его интересовало, была ли она влюблена в него. Он помнил высокомерную гримаску на ее худеньком лице, приподнятые брови и нежность в улыбке. Совершенно не помнил, ни какой у нее рот, ни какого цвета глаза. Зато запомнились независимость в суждениях, то, с какой легкостью она ниспровергала научные авторитеты. Только авторитет родителей, особенно отца, пожалуй, был для нее непоколебим. Впрочем, в ее учебные дела родители не вмешивались, это было вовсе ни к чему — Наташа и так была круглой отличницей.