Боковая ветвь - [38]

— Вы, как теперь говорят, меня клеите, а я не способна на кратковременные романы…

Он перебил:

— А на длительные?

— А на длительные у меня времени нет. — Она гордо повела плечом.

— Кто это вам сказал, что я вас клею? — удивился Серов. Она смутилась. Это выглядело забавно, но Наталья решила принять строгий вид и, сделав паузу, сказала:

— Никто не сказал, но имейте в виду — я скоро уезжаю, да и донжуанов не люблю. Впрочем, извините, если мне показалось…

— Нет, не показалось! — засмеялся он и прижал ее к себе еще крепче.

Она подняла голову и презрительно посмотрела на него. Тут музыка смолкла, и Наташа решительно направилась к своему месту, а Серов так навсегда и запомнил ее сердитый вид обиженной девочки. Он проводил ее к столику и вышел в коридор, но пусковой сигнал был дан, и следующий танец танцевали уже несколько пар.

Наташа налила себе чаю и уставилась в чашку. Она была недовольна собой и знала причину своего глупого поведения. Ее ужасно раздражала необходимость присутствовать здесь, среди этого праздного сборища. До ее отъезда из Лаоса оставалось чуть меньше двух месяцев, а практикум, который она писала, был все еще не закончен и требовал доработки; в библиотеке ее ждала стопка новых, не прочитанных еще журналов, а тут навязался этот праздник, не ходить на который означало показать полное пренебрежение к государственным устоям. Как назло, еще разламывающая боль в пояснице предупреждала, что скоро как минимум трое суток она будет чувствовать себя отвратительно. Было отчего разозлиться.

С досады у нее разболелась голова. Танцы следовали теперь один за другим. Она решила, что скоро уйдет. Боль будет не так сильна, если думать о чем-нибудь отвлеченном. Она облокотилась локтем на спинку стула, подперла ладонью голову и прикрыла глаза. Как часто в юности возле нее раздавалось: «Девушка, вы танцуете?» — «Танцую… Да вовсе не с теми, с кем хотелось бы…»

Как несправедливо, как отвратительно устроено общество, что женщины вправе лишь соглашаться или отвергать предложения, но делать их сами они не вольны, ибо даже если их предложения принимают, то потом, рано или поздно, всегда их же и обвиняют за это! В лучшем случае им читают нотации, как бессмертной пушкинской Татьяне, в худшем — обзывают шлюхами. Что за дурацкие, обидные предрассудки! Дело не в том, что предложение всегда может быть отвергнуто обеими сторонами. Проблема в том, что предложение, исходящее от женщины, даже если оно разумно, всегда несет в зародыше программу унижения. К слову сказать, оно отсутствует только в том случае, если исходит от девушки, предлагающей себя профессионально где-нибудь в условленном месте. Это и неудивительно, так как в этом случае она является живым товаром и в силу вступают отношения деньги-товар-деньги, как, скажем, при покупке чайника. Во всех остальных случаях предложения исходят от мужчин, а женщина, поменявшаяся с ними ролью, так или иначе все равно чувствует скрытое унижение. Многие молоденькие девушки до поры до времени этого не осознают, а потом жалеют о сделанном. Поэтому для женщины в мире оказываются куда выигрышнее окольные пути. Но до чего, думала Наташа, унизительно не говорить прямо, чего ты хочешь, о чем ты думаешь, а интриговать, заманивать в сети, кокетничать и обманывать, чтобы добиться, чтобы из многих выбрали именно тебя!

Теперь из проигрывателя доносился более мягкий английский выговор Хампердинка — он вспоминал тень чьей-то далекой улыбки. Его голос был так сладок, так томен, будто у ангела-хранителя прошедшей любви всего человечества. Несколько пар снова прилипли друг к другу. Мужчины поминутно выходили из комнаты и возвращались с раскрасневшимися, возбужденными лицами.

«Так они же там где-то выпивают! — догадалась Наташа. — Неужели, как школьники, в туалете из фляжек? Или каждый в своем закутке, боясь, чтобы не донесли?»

На далекой Родине вовсю двигалась PERESTROYKA, заключавшаяся в практически полном исчезновении всего жизненно необходимого и, кроме того, широко объявленной борьбе с пьянством. Ничего невозможно было понять. Уже было известно, что в их посольском магазине мгновенно смели старые запасы, а новые поступали нерегулярно.

Наташа ужасно волновалась о том, что делается теперь дома. Она думала о родителях, об оставленной с ними дочери. Нет, бесспорно, ей пора возвращаться. Она ехала в Лаос за будущими перспективами и выполнила поставленные задачи. Осталось уже немного. Ей все здесь внезапно надоело. Скорей бы на Волгу, скорей!

Еще она очень хотела увидеться с Алексеем. Сквозь прикрытые веки она смотрела на танцующие пары и чувствовала обиду. Почему он никогда не приглашал ее танцевать? Они вместе прекрасно смотрелись, но он никогда не водил ее к своим друзьям, куда-то на люди, туда, где танцуют. Чаще всего он сам приходил к ним домой. Ее родители отнеслись к нему замечательно. Встречали его весело. Мама поила его чаем, отец перебрасывался с ним политическими новостями. У Наташи была своя небольшая комнатка. С щемящим чувством она вспоминала сейчас, на Востоке, простую уютную домашнюю обстановку — ее коричневый деревянный шкаф, неширокую девичью постель, письменный стол и мягкое кресло. Книжные полки вздымались от пола прямо до потолка. Стеллаж сделал папа к ее поступлению институт. Места для книг там оказалось вдоволь. Чтобы достать сверху книжку, ей приходилось вспархивать бабочкой на табуретку.