Бокал звезд - [27]

Дэн кивнул.

— Сам понимаешь, никакого такого капсуля в природе нет, — продолжал мастер, — да и будь он взаправду, на бутафорном станке деталь не выточить. Зато так интересней. Согласен?

— А то! — Дэн взял из коробки очередной капсуль, закрепил, просверлил, отшлифовал, отфрезеровал, закруглил кромки, вытащил и сделал пометку в протянутом мастером табеле.

— Молодец, схватываешь на лету, — похвалил мастер.

Дэн просиял.

Восемь часов спустя, сияющий, он спешил домой.

Там его встречала сияющая Хелен.

— Скорее что покажу! — твердила она, увлекая мужа на кухню, где стояла пластмассовая плита, раковина с открытым краном, пластмассовая посудомойка, гладильная доска и на ней бутафорный утюг. Полая духовка находилась как раз вровень с фартуком Большой Берты.

— Смотри! — Хелен достала из духовки две миски с дымящейся кашей. — Сама приготовила!

— Предчувствую, нас ждут насыщенные выходные, — возликовал Дэн. — У меня завод, у тебя куча дел по дому.

У Хелен вырвался радостный вздох:

— Подумать только — целых пять дней сплошной работы!

ЗАГАДАЙ ЗВЕЗДУ

…всякое наше созерцание есть только представление о явлении…. вещи, которые мы созерцаем, сами по себе не таковы, как мы их созерцаем, и… отношения их сами по себе не таковы, как они нам являются, и если бы мы устранили наш субъект или же только субъективные свойства наших чувств вообще, то все свойства объектов и все отношения их в пространстве и времени, и даже само пространство и время исчезли бы…

Иммануил Кант «Критика чистого разума»[6]

I

Я часами бродил по улицам нижнего города, не сознавая, что делаю. К исходу дня добрался до гетто, и когда уже сгущались ноябрьские сумерки, подошел к лачуге, которую делил с Актусом.

Я не мог поверить, у меня просто не укладывалось в голове, что на афише у входа в «Театр стриптиза» была та самая девушка, о которой я грезил больше восьми лет. Как такое возможно? Как заставить себя осознать, что моя богиня бездны на самом деле всего лишь любовница какого-то аристократа-военного, жалкая подиумная шлюха, которая подставляет свое тело огням рампы, теша самолюбие хозяина.

Когда я вошел, Актус словно почувствовал мое настроение. Однако его уродливое лицо осталось бесстрастным, и он не задал ни вопроса. Просто встал из-за стола, зажег фонарь, свисающий с покоробленной железной крыши, и снова уселся. Я снял старенькую куртку и опустился напротив.

Рассказал об афише. От долгой прогулки разнилась искалеченная нога, вплетая новую боль в мои мучительные мысли. Когда я закончил, Актус не выказал ни капли удивления, как, впрочем, и сочувствия.

Он просто сказал:

— Тебе бы радоваться, Алан. Теперь ты знаешь, что девушка из твоего сна реальна.

Я покачал головой.

— Там было только изображение, а не она сама. Даже не фотография, а просто похабная картинка. Я не могу принять это как доказательство ее существования.

— Не можешь, потому что не хочешь. Ты идеализировал эту девушку, наградил ее всеми мыслимыми женскими добродетелями. А теперь, когда она не оправдала твоих ожиданий, подозреваешь в отсутствии тех качеств, что ей приписал. Вот и не можешь ее принять. Однако, боюсь, у тебя нет выбора, Алан. Посуди сам, как она может быть другой? Нам следовало давным-давно догадаться, что если девушка из твоего сна существует в нашей реальности, то единственно как стриптизерша и любовница аристократа.

Желтый свет фонаря выхватывал из темноты резкие черты лица напротив. Глаза под нависшими глыбами кустистых бровей, тени под выступающими кряжами скул. Лицо скорее неандертальское, чем благообразное, плечи тоже словно обезьяньи, а не человеческие. А меж тем, Актус был одним из самых блистательных метафизиков своего времени — Кантом двадцать первого века, только вдали от Кенигсберга и без издателя.

— Расскажи-ка мне еще раз свой сон, Алан, — сказал он, помолчав.

— Вначале была пустота и ощущение неимоверной скорости. Восемь с половиной лет назад…

Я повторял эти слова уже столько раз, что выучил наизусть. Бессильные, глупые опорные слова, которые падают на землю, когда пытаешься что-то из них построить. Слова слишком тусклые и неспособные передать ужас, красоту и мучительность реальности, которую я познавал по ночам и пытался забыть днем.

Наверное, так продолжалось почти год, и только потом я понял, что в том сне, в реальности сна глаза мои закрыты. Но даже после того, как я их открыл, зрение различало немногое. Я увидел две смутные человеческие фигуры, одну рядом, другую — чуть дальше, и обе, похоже, стояли лицом ко мне. Затем я обнаружил, что, напрягшись, могу разглядеть одну из них.

Понадобились многие недели и бесчисленное количество снов, прежде чем я понял, что мой ближайший спутник — красивая девушка, одетая в синее пальто и белое платье, и я никогда ее прежде не видел.

Глаза у нее были закрыты, и она долго их не открывала. А когда открыла, то долго, изо сна в сон, смотрела на меня. Так же старалась увидеть меня, как недавно и я сам. А когда наконец увидела, растерялась. Стало ясно, что я ей совершенно незнаком, и мы прежде не встречались.

Мы трое словно парили в сером небытии. Вокруг не было ни света, ни тьмы — даже пространства, кроме того, что разделяло наши тела. Тем не менее, даже без света я мог видеть; и даже без пространства ощущал движение — с невероятной скоростью, из одной точки в другую.