Бои местного значения - [24]

Петр стоял ни жив ни мертв, а Капа продолжала, как на лекции, разъяснять особенности строения женского организма. Для нее все это было очень просто. Мы с Петром о такой специализации врача слышали впервые и не знали, куда деваться от подробностей, которыми она забросала нас.

— Все ясно, — прервал я Капу. — Вы нас извините. Нам пора. У нас много работы. Спасибо за лекцию.

Капа нисколько не обиделась. Она предложила нам книгу, которую принесла с собою. Оказалось, что это «Дон Кихот», которого мы читали раньше. Мы ее поблагодарили и ушли.

Кравчук сопел и злился, бросал инструмент, чертыхался. Оба мы хотели, чтобы он не откладывал свой «приговор» и не держал нас в напряжении. Но это была его тактика. Скидки на молодость мы от него не ждали. Старались наверстать упущенные минуты усердной работой с оружием. Только это могло смягчить гнев начальника.

7

«Юнкерсы» с воем устремились к земле, когда мы выбежали с Кравчуком из уцелевшего сруба, где все еще размещалась наша мастерская. Никакие бомбежки и артиллерийские обстрелы не могли прервать в ней жизнь и работу, хотя нам и приходилось часто отрываться от дела, по нескольку раз в день бросаться на землю, наблюдая, как из люков вываливаются бомбы.

В деревне располагались тылы полка, связисты, саперы и еще какие-то мелкие подразделения, которым нужно было находиться поближе к передовой. Прикрытие с воздуха всего этого гарнизона возлагалось на единственную пулеметную зенитную установку, которая стояла за деревушкой, на возвышенном месте. Все уцелевшие дома, сараи, подвалы, деревни были набиты людьми и разного рода военным снаряжением.

Кое-где ютились не успевшие эвакуироваться местные жители.

Вражеские самолеты налетали на деревню с педантичной немецкой точностью — через день, во второй его половине. В свободный день в небе над деревней подолгу кружился «костыль» — немецкий разведчик. Перевертываясь с боку на бок, он высматривал цели для очередной бомбежки. На него мало кто обращал внимание. О нем вспоминали на следующий день, главным образом там, где больше всего рвалось бомб. Самолеты обычно появлялись из-за леса на низкой высоте. Сверху, наверное, хорошо виднелись цели на фоне мартовского снега, все еще отливавшего мягкой синевой.

Весь личный состав гарнизона во время налета палил из винтовок, автоматов и даже из пистолетов по черным крестам, с гулом проносившимся над головами.

— Посмотри на него, полюбуйся, — указал рукой Кравчук на начальника продснабжения полка, который прижался к углу сруба и оттуда из пистолета стрелял по самолету.

Счетверенная зенитная установка почему-то молчала. Безнаказанность полетов привела к тому, что фашистские летчики не упускали случая погоняться в поле даже за одним человеком.

— Что они там все время спят? — нервничал Кравчук, имея в виду расчет зенитной установки. — По головам ходят эти фашисты. Обнаглели, а они и в ус не дуют!

Мы лежали с ним метрах в ста от нашей хаты, в снегу под яблоней, охваченной белоснежной изморозью. Вряд ли она нас укрывала сверху. Самолеты поливали из пулеметов нашу мастерскую и ближайшие строения. Каким-то чудом пули нас не задевали, оставляя дорожки, похожие на куриные следы на снегу. Бомбы на этот раз летели куда-то дальше и там разрывались одна за другой.

— Доблестные зенитчики молчат. Наверное, разрабатывают новую тактику. И — ни одного «ястребка»!.. Вся надежда на нашего начпрода, — отряхивая снег, острил Кравчук, когда самолеты улетели.

В таких случаях он ругался отборной матерщиной. Лучше всего было не вступать с ним в разговор и не спорить в эти минуты, иначе его бурчание могло надолго затянуться. Этого правила я всегда и придерживался.

— А ты что, в рот воды набрал? — вдруг набросился он на меня.

Мне не хотелось с ним разговаривать еще и потому, что я не пришел в себя от завываний бомб и свиста пуль, глухо стучавших в мерзлую землю вокруг моей головы. Я не мог сразу расслабиться, избавиться от тяжести во всем теле, которая меня все еще давила. У Кравчука все переживания немедленно вырывались наружу. Выговорившись, он приходил в себя и начинал с остервенением, молча работать.

— Что-то там у них не ладится с установкой, — выждав, сказал я про себя.

— Предложи им свои услуги. Запишись добровольцем в расчет! — понес сразу Кравчук. — Как налет, бегом к зенитчикам и громи стервятников в небе!

— А что, можно и так…

— Посмотри на него, вольноопределяющегося из Чешских Будейовиц… Ты Швейк или кто? — еще больше разозлился Кравчук. Он сверлил меня своими маленькими глазами, в которых поблескивал недобрый огонек.

— Может быть, нам самим сделать зенитную установку? Приспособить «максим» на высокой подставке… — прикинул я, когда мы шли уже в избу.

Кравчук не дал мне договорить. Крякнул громко и выразительно показал рукой на неразобранное оружие, сваленное в кучу. Его надо было привести в порядок как можно быстрее. Каждый день нам привозили собранные на поле боя винтовки, пулеметы, автоматы и другое снаряжение, окровавленное, разбитое, в снегу и грязи. Многие винтовки оставались заряженными. Из них так и не успели выстрелить. А кроме того, счетверенная установка на окраине деревни была не нашего полка, и Кравчук считал, что не следует совать свой нос куда не просят.