Бои местного значения - [22]

Однажды Петр осмелился и заговорил с внучкой. После того минутного разговора он прибежал в мастерскую в таком настроении, с каким жители севера встречают появление солнца после долгой полярной ночи, и выпалил, что познакомился с Капой.

— С какой Капой? — удивился я.

— С внучкой деда. Зовут ее Капой, — еще не отдышавшись, взволнованно проговорил Петр. — Она — студентка. Окончила два курса медицинского. Родители в Ленинграде.

— Да-а? — удивился я. — А на вид совсем девчонка!

Петр не упускал возможности перекинуться с ней хоть несколькими словами. Сожалел, что появлялась она только на миг, как луна в прогалинах между плывущими облаками. После каждой встречи Петр без конца рассказывал мне о том, что́ она сказала, ка́к сказала, ка́к посмотрела, и о многих других подробностях. Он явно был неравнодушен к ней. Как-то Капа оказалась около мастерской с ведром воды. Дед заболел и уж несколько дней не выходил. Петр уговорил ее поставить ведро и сразу завел философский разговор о дружбе и любви. Рассуждения Петра рассмешили ее. Капа залилась так, что капитан Сушко вышел из сарая посмотреть на них. Начальник объявил Петру замечание за то, что, будучи на посту, занимается посторонними разговорами, взял ведро и увел Капу с собой.

Петр стоял передо мной в растерянности. Я не придал особого значения всему этому и спросил!

— Что случилось?

— Ничего.

— А отчего она так смеялась?

— Не знаю. Я ей рассказывал о «Бедной Лизе» Карамзина…

— Лучшего ничего не придумал?

— А что?

— Ты бы еще о Ярославне вспомнил, как она плакала на городской стене…

Петр злился, возмущался тем, что все так глупо получилось — Сушко сделал ему, как мальчишке, замечание в присутствии Капы. В нашем представлении он был стар, хотя ему было лет тридцать пять, и его ухаживание за Капой вызывало у нас недоумение.

— Ты слышал, как он со мной говорил? — спрашивал меня Петр. — Сквозь зубы! Как будто у него во рту была кислая лесная груша. Как она может с ним разговаривать? — удивлялся Петр. — И еще улыбается ему…

— Может, он ей нравится.

— Он?.. Да ты что?..

Потом, когда он сменился, мы с ним долго говорили о Капе. Оказывается, она была старше нас на два года, успела закончить два курса института, больше нас видела и знала, а мы еще витали в мире литературных героев и из-за их спины смотрели на жизнь. Чувство любви для нас было святым. Петр весь трепетал при одном появлении Капы, а она кокетничала с Сушко и властвовала над ним.

Многое нам было непонятно. Не понимали и не замечали мы и того, что Сушко все время находился в состоянии «легкого опьянения» от Капы. Об этом нам сказал Кравчук. Из его слов выходило, что Сушко не так уж и стар и Капе интереснее с ним, чем с нами, вчерашними школярами. Кравчук открывал для нас неведомый мир, а мы с раскрытыми ртами удивлялись тому, о чем так просто и слишком прозаично он говорил. Когда мы оставались с Петром наедине и спорили до хрипоты — прав или не прав Кравчук, то на какое-то время забывали, где находимся.

Артиллерийский налет на деревню, словно звонок, напоминал нам, что перерыв закончился и что находимся мы не в школьном коридоре, а в коридоре, который прогрызли в лесах и болотах, чтобы окружить гитлеровцев.

На следующий день Капа опять появилась. Сушко не было. Его вызвал на КП командир полка. Петр только незаметно посматривал на нее. Выдерживал принципиальность.

— Не обижайся, мой мальчик, я тебе манной кашки сварю, — сказала Петру Капа, прикоснувшись к рукаву его шинели.

Он отвел свою руку за спину и не проронил ни слова. Я заметил его рыцарское поведение и посоветовал держаться твердо. Оба мы сходились на том, что Кана не проявляла заметного беспокойства по поводу близости переднего края, не говорила о войне. Она ее как бы не замечала. Это нас удивляло, но спросить ее об этом мы не решались.

Сушко возвратился поздно вечером. Осмотрел наше жилье, устройство которого мы только что закончили. Ему понравилось, и он сразу же переселился к нам. В отгороженном углу сруба, где посередине горела печка, можно было впервые за несколько месяцев снять шинель и как следует отогреться.

Переселение начальника накладывало на нас дополнительные обязанности. Кравчук распорядился топить день и ночь, чтобы наконец стало тепло.

В железной печке быстро прогорало, и поэтому приходилось все время рубить во дворе дрова и таскать их в жилье.

К тому же между нами пробежала кошка из-за Капы. Сушко большей частью молчал, хмурился, наши разговоры раздражали его, поэтому мы обрадовались его заданию проверить в ротах пулеметы и, как всегда, «на месте устранить неисправности». В мастерской оставался Анохин, который молчаливо держал нейтралитет. Он мог молчать днями и неделями. Только перед обедом, оторвавшись от разобранной винтовки или автомата, доставал свои часы и обычно произносил:

— Пора.

Это означало, что пришло время брать котелки и идти к кухне.

— Не задерживайтесь, — напутствовал Кравчук меня и Петра, — а то развезете там ремонт на неделю.

— Два дня вам, — уточнил капитан.

— Много, — пытался сократить срок Кравчук, перечисляя неотложные дела, но Сушко не изменил своего решения.