Богословие личности - [67]

. В понимании Карсавина, тварь, которая фактически возникает из Ничто Второго Единства, или Логоса, чтобы спастись (обожиться), должна умереть и потерять свою индивидуальность. Это во многом истинно. Но смерть индивидуума и его слияние с Логосом обозначает, что он как бы «эксплуатирует» смерть Логоса: его «выносит, смывает, подхватывает» течением Логоса, когда Он восстанавливается Третьим Единством, Святым Духом. Возникая из Ничто, будучи Ничем, но ошибочно принимая себя за Нечто, тварь может подтвердить свое «Логоподобное Ничто» и, следовательно, воссоединиться в лоне Отца через Святой Дух. Но Ничто твари, история ее создания, не исчезает после воссоединения благодаря тому факту, что вечность – не отрицание времени, но бесконечное сохранение всех его моментов. Именно такое значение придает Карсавин обожению твари, или – состоянию святого, который, в соответствии с понятиями православного богословия, становится нетварным по благодати, а не по природе.

Я полагаю, что такой уход от «тоталитаризма» может иметь множество философских, богословских и даже (как предполагает сам выбор приведенного термина) политических следствий. Но я бы хотел остановиться на теологическом значении того факта, что Карсавин ввел понятие Ничто в триединство.

В работе О личности Карсавин утверждает, что Богочеловек, Иисус Христос, предвечно существует в Боге. Это предполагает, что все созданное и все человеческое вечно существует в Боге. Это подводит Карсавина под обвинение, что его метафизика, как и другие версии всеединства, догматически небезупречна в силу своего пантеизма. Для кого-то это не представляет проблемы, а даже приветствуется, так как показывает, что богословский язык Карсавина, кажущийся занудным тем, кто полагает, что философии следует держаться подальше от богословия, является всего лишь постфактум гарниром и способом угодить толпе. Но я не уверен, что Карсавин переступил догматические границы.

Причина, по которой он утверждает, что Богочеловек предвечен, заключается в том, что, если утверждать обратное, получится, что самосознание обоженного творения будет богаче, чем сознание Бога. Если мы допускаем, что для Бога знание есть бытие и наоборот, это означало бы, что обоженное создание обладало бы более полным бытием, чем Бог. Это сверхзнание возникло бы из преодоления большего онтологического расстояния, чем, исходя из своей внутренней перспективы, преодолевает Бог: от небытия к бытию.

Но, по утверждению Карсавина, значение Христа заключается именно в том, что Бог действительно переживает это изнутри. Ибо так же как «нетварное создание» превозмогает собственную нетварность, так и Бог может превзойти собственную роль творца посредством преодоления различия между божественностью и тварностью в Иисусе Христе.

Разница между тварью и Творцом растворяется во всепоглощающем Ничто, которое является частью постоянного утверждения Богом Его «Я есмь Сущий». Это дает нам возможность заново осознать святоотеческое определение личности: в Христе сосуществуют две природы, но что может объединить эти две природы? Ответом на этот слегка неточно сформулированный вопрос является следующее: это личность, вторая личность Троицы, святой Логос. Этому формально адекватному решению придает ясность и последовательность эволюции взглядов Карсавина на личность. В его системе личность означает динамическо-статическое общение трех единств, сплоченных вокруг оси кенотического ухода в Ничто и воскресения из него.

В отличие от других[401], я не думаю, что исследование Карсавиным святых отцов и его метафизические размышления противоречат одно другому. Мне кажется интересным, что в работе об отцах церкви он обсуждает место, где св. Кирилл Александрийский пишет с намеренным преувеличением о Христе как обладателе одной божественно-человеческой природой[402]; этим святой хотел лишь подчеркнуть, что, несмотря на две природы Христа, пусть неразделимые и несмешиваемые, нет и не может быть сомнения в их глубоком личностном единстве. В качестве поддержки такого прочтения можно процитировать слова, сказанные Христом на Земле: «До Авраама Я есмь». В каком качестве Христос говорил так: только как человек? Только как Бог? Кирилл и церковь заставляют нас признать, что Христос говорил и как человек, и как Бог, и что, таким образом, Его божественное «Я есмь» исходит от его человечности[403] – по крайней мере человечности, доведенной до совершенства и обоженной.

Таким образом, интеграция Карсавиным концепта Ничто в жизнь Бога вносит определенную ясность в наше понимание богочеловечности. Как мне кажется, это также показывает то, что подразумевается, когда Бог умирает в Иисусе Христе. Карсавин принимает насмешливый вызов, брошенный христианству Ницше в его пародии на христианскую смерть Бога. Отец полностью опустошает себя в абсолютно рецептивном единстве со своим Сыном, достигая окончательного предела Ничто, совершенной разъединенности, небытия, или смерти. Но в то же время как может Бытие быть привязано к небытию? Как Абсолют может быть вообще чем-либо связан? Как может творение, которое, онтологически говоря, является Ничто, которое само не более чем производное Бытия, накладывать ограничения на Бытие? Граница между творением и творцом существует, но уход Бога в Ничто легко ее преодолевает. Таким образом, персонализм Карсавина явно находится в русле русской кенотической традиции, в которой огромную роль играет отнологическая смерть. Это же мы находим у Хайдеггера, с той лишь разницей, что у Карсавина, хотя Бытие направлено к смерти,