Богоматерь лесов - [28]

Кроме того, ему угрожал развод. Впрочем, на это ему было наплевать. Размышлять об этом в его положении было чистой воды самоистязанием. Том потянулся в постели, сменил позу и мрачно вспомнил о счетах за лечение Томми — там стояли такие непостижимые цифры, что страховая компания могла с равным успехом пользоваться клинописью или иероглифами. В бухгалтерских книгах Тома царила полнейшая неразбериха, самый настоящий бурелом, черт ногу сломит, и он понятия не имел, как в них разобраться. Раньше он решал все проблемы по-своему; главное, считал он, начать день не позднее четырех утра. Он занимался канатной трелевкой, его одежда пахла древесиной и дизельным топливом, а под ногтями всегда был траур. Он управлял лесопогрузчиком, сам сортировал дерево и заключал контракты на валку леса. В лучшие времена на него работало двенадцать человек; потом Том пошел дальше и обзавелся экскаваторным погрузчиком. Конец всему этому положила пятнистая сова, и машины пошли с молотка. На оставшиеся сбережения он пытался нанять работников, используя вместо офиса собственный грузовик, но желающих найти работу становилось все меньше, а скупщиков все больше. Кто-то неминуемо должен был разориться. Это случилось с Томом, а заодно и с половиной города. Лесорубы винили во всем пятнистую сову, закон о заповедных реках, «Сьерра-клаб» и прочих защитников окружающей среды, не забывая о длинноклювом пыжике и жителях Сиэтла. Том кипел от негодования. Он стал больше пить, находя себе собутыльников. Потом он устроился валить лес по найму. У него появилось свободное время, чтобы общаться с теми, кто, подобно ему, был недоволен происходящим. Люди выдвинули его в лидеры движения, полагая, что он умнее других, и в конце концов он и еще пять бывших владельцев лесозаготовительных компаний оказались в окружном совете. Но с ними обошлись как с индейцами, которые пытаются договориться с большим белым вождем. Резервацию сохранили, но она становилась все меньше. Том чувствовал себя униженным и беспомощным. Именно тогда, помогая отцу валить лес, сломал шею Том-младший.

Том заснул, а когда проснулся, у него болели голова и спина. Было уже десять, и он огорчился своей оторванности от жизни. За годы работы в лесу он утратил легкость движений, его сухожилия и связки больше не были гибкими и послушными, он чувствовал, что окостеневает, — казалось, еще немного, и он развалится на части. Может быть, он стареет или слишком много работает? Сам он считал, что перенапрягаться вредно, труд изнашивает тело, сердце рассчитано на ограниченное число ударов, а суставы — на ограниченное количество движений, — ведь любая машина постепенно разрушается и приходит в негодность. В городе было полно калек и увечных — ветеранов войн за древесину, с ноющей поясницей, негнущейся спиной, больными ногами и онемевшими пальцами. Приходя в «МаркетТайм», они брали упаковку пива из шести банок, буханку хлеба, большую бутылку соуса чили, пакетик конфет M&M's и газету. Том наблюдал за ними со страхом и отвращением, вспоминая, как его отец перед смертью не мог самостоятельно повернуться в постели и принять позу, в которой он мог бы уснуть. Он усаживался на унитаз, чтобы помочиться, и умолял сделать ему укол кортизона. Том помнил, как отец с горькой усмешкой сетовал: «Не жизнь, а беда, не могу ни отлить, ни нагнуться, последняя радость — хорошо посрать. Пора выбрасывать меня на свалку, больше я ни на что не гожусь, рухлядь, да и только. Знаешь, Том, что бы я ни съел, у меня пучит живот, я только и делаю, что выпускаю газы. Мама дает мне таблетки, но от них мне еще хуже. Со мной и в машине-то теперь нельзя ехать, не открыв окно».

Том жалел, что у него нет словаря. Словарь был нужен ему, чтобы прочитать книгу о параличе, которую Том пытался одолеть, нацепив на нос очки для чтения, — он купил их за девять долларов с крутящейся выставочной стойки. Продираясь сквозь непонятные научные рассуждения, он уловил основную мысль: если спинной мозг поврежден, вылечить его нельзя, это было ясно и без словаря, хватило девять долларов, истраченных на очки. Он знал, в чем вопрос, но не знал ответа. Может ли человек чувствовать себя более беспомощным? Все равно что стоять, привязанным к столбу, с кляпом во рту, и смотреть, как твоего ребенка пронзают кинжалом. Или видеть с вершины горы в подзорную трубу, как твой сын тонет в озере. Правда, если бы его убили или он утонул, это означало бы конец мучений. Чтобы переодеть Томми трусы, нужно перекатывать его по кровати, как рыбу или новорожденного младенца. Каждый вечер его приходится связывать по рукам и ногам, точно птицу перед жаркой, иначе всю ночь он будет судорожно выгибаться, сворачиваясь, как личинка. Его нужно брить и чистить ему зубы. Подмывать ему задницу, извлекать серу из ушей, следить за его промежностью. И при этом слушать его механическое дыхание — нескончаемое шипение и скрип вентиляционного аппарата — и опорожнять смердящий мочеприемник. Короче говоря, ты должен посвятить ему всего себя, пока твоя собственная жизнь не будет полностью уничтожена.

Но жизнь Тома уже была уничтожена. Том уже умер. Именно поэтому каждую субботу он ходил на мессу и смотрел на затылок своей жены, надеясь, что его дочь почувствует его взгляд и кивнет или улыбнется в ответ. Но с какой стати ей улыбаться? Светлые дни были позади. Она стала подростком, и недавно ее временно отстранили от занятий в школе за то, что она курила травку с другой девочкой, постарше, после чего на парковке они наткнулись на дежурного учителя, который почуял запах марихуаны, едва подруги вышли из машины. Коллин отнеслась к случившемуся с полным безразличием и провела эти дни перед компьютером с наушниками на голове, щелкая пузырями из жевательной резинки. Ее лицо изменилось, на него легла тень истины, которую жизнь обычно приберегает для людей постарше, тех, кто ближе к смерти: даже если Бог существует, Он не испытывает ни любви, ни жалости и не ощущает человеческих страданий. Понять Его так трудно, что скорей всего Его просто нет или же Он текуч, как вода. Том разделял мнение своей дочери, но старался не задумываться о подобных вещах. Сидя у себя в домике в мотеле, он пытался отключить свой мозг. Однако не думать было почти так же трудно, как думать, а может, и еще труднее. Мысли закрадывались в голову одна за другой. Мозг не желал отдыхать. Некогда дремавший, теперь он готов был размышлять беспрерывно. Том умыл лицо, зашнуровал ботинки, вышел на улицу и закурил. Он давно не был в «Большом трюме» и решил, что пришла пора заглянуть туда.